Штрафники 2017. Мы будем на этой войне - Дмитрий Дашко

– Так точно. Работаю.

– От капитана Чернышова, командира седьмой мотострелковой роты, должны были доставить штрафников. Поймал он там двоих. Говорит, они из одиннадцатого мотострелкового полка, третий штрафной батальон, четвертая штрафная рота. Осужденные Гусев и Чечелев.

– Так точно. Доставили. В восьмой камере они. Оттуда на сегодня запланировано семь человек, по которым вынесены приговоры. Уже начали выводить. Так что места есть не только для этих двоих.

– Запрос по доставленным сделал?

– Так точно. Сделал. Есть такие штрафники. Говорят, разбирайтесь с ними самостоятельно, раз сами задержали. Товарищ капитан, нам что, своих мало?

– Ты, Самохин, сколько в военной прокуратуре? Без году неделя? А уже устал, как я погляжу. Тебя для чего откомандировали в особый отдел нашего батальона? Работай.

Старший лейтенант поджал губы. Кому ж понравится разнос начальства, хоть и не своего непосредственного. Чтобы немного реабилитироваться, он произнес:

– Товарищ капитан, от той четвертой штрафной роты никого не осталось. Только эти двое. Явно прятались, сволочи. Да и сам батальон проредили изрядно. А эти отсидеться решили.

– Ну и не тяни с ними. Быстро все оформляй, мне на подпись, и передавай дело в суд.

– Есть.

Чернышов ушел.

«Ну, раз начальство приказало, сделаем быстро, да я и сам тянуть не собирался. Дело-то очевидное, что с ним возиться. Другой работы через край, – равнодушно подумал Самохин, открывая тоненькую картонную папку. – Посмотрим на этих штрафников, что они там напоют. Хотя уже сейчас можно с большой степенью вероятности предположить, что именно. У них у всех практически одинаковые показания. Все невиновны. У всех есть объективные причины. Понятное дело. Какой дурак станет на себя вину брать? Ох, и надоели они мне все. Ох, и надоели…»

Старший лейтенант тяжело вздохнул, откинувшись на скрипнувшую спинку стула. Посидел так недолго, прикрыв глаза, потом заставил себя собраться, вызвал дежурного и приказал доставить в кабинет по одному Чечелева и Гусева из восьмой камеры.

Дверь камеры заскрипела, впуская чуток свежего воздуха и немного света из коридора.

Все сидельцы напряженно смотрели на прямоугольник света, легший на пол камеры. На этом прямоугольнике лежала тень фигуры с расставленными ногами. Каждый из задержанных помимо воли содрогнулся от той ауры властности, исходящей от четкой тени, лежащей на светлом прямоугольнике.

– Задержанный Чечелев, на выход! – распорядился конвойный.

От неожиданности Леха вздрогнул.

– Шустро они, – проворчал он, сдерживая внезапный озноб, глядя на понурого Гусева.

Павел молчал, сидя на шконке, сгорбившись еще сильнее.

Чечелев тяжело поднялся и, преодолевая себя, вышел из камеры.

– Фамилия? – встретил его вопросом конвойный.

– Осужденный Чечелев.

– Осужденный уже, – хмыкнул прапорщик. – Ну-ну. К стене! Руки назад.

Алексей встал лицом к стене, сложил руки за спиной.

Прапорщик запер дверь и сказал конвойному:

– Уводи.

Тот скомандовал:

– Пошел.

Леха сделал свой первый шаг в неизвестность. Ему уже приходилось бывать и у следователя, когда его «таскали» за покалеченного взводного, и в суде, когда его приговаривали к отправке в штрафную часть. Теперь все повторялось. Но как сложится на этот раз? Предчувствия у Чечелева были весьма скверными.

Самохин с неприязнью осмотрел доставленного. И дело было вовсе не в его внешнем виде: пропотевший, прокопченный, грязный, болезненно худой. В чем только душа держится!

Обычный внешний вид почти для всех, побывавших на передовой. Неприязнь Самохина имела другую природу. Он видел перед собой труса. Мало того, что он уже находился в штрафниках, так еще и уклонился от боя, в котором его товарищи по оружию практически все полегли.

– Фамилия, имя, отчество? – почти не разжимая зубов, спросил старший лейтенант, сверля взглядом штрафника, сидящего на табурете напротив.

Их разделял только стол, оставшийся еще с довоенных времен, – старый, как и сам кабинет.

– Чечелев Алексей Владимирович, – ответил Леха.

Задав еще несколько вопросов, следователь процедил:

– Статью пятьдесят первую Конституции [27] разъяснять?

– Не надо, – проворчал Алексей.

– А че так? – усмехнулся Самохин.

– Знаю я ее, учился на юриста.

– Ага. Наслышаны мы про таких юристов. Понтов выше крыши, а знаний – курам на смех. Где учился-то?

– В СФУ.

– О-о! – насмешливо протянул следователь. – Вы там все понтовитые в Сибирском федеральном университете. А как же. Ну-ну.

– Я и не понтуюсь, – ответил Леха.

– Тогда, может, тебе не надо разъяснять и твои права по статьям сорок шестой и сорок седьмой [28] Уголовно-процессуального кодекса? – криво улыбнулся старший лейтенант. – Их тоже знаешь?

– В общих чертах.

– Ну, тогда распишись вот здесь.

Следователь придвинул к Чечелеву лист бумаги, ткнув пальцем в несколько мест, где Леха поставил подпись.

– Адвокат-то будет? – усмехнулся он, возвращая бумаги.

– Я за него, – изобразил улыбку Самохин.

– Понятно. Так, может, вы и судья сразу?

Старший лейтенант досадливо цикнул уголком рта:

– Вот тут нет. А жаль. Меньше бы возни было. Ну, хватит обмена любезностями. Рассказывай, по делу.

– А смысл? – спросил Леха, горько усмехнувшись. – Все и так ясно.

– А ты расскажи-расскажи, мне интересно послушать, как ты все это повернешь. Кстати, за что в штрафбат попал?

– Командира своего со злости чуть не застрелил.

– Вон оно как… – с показушным прискорбием вздохнул Самохин. – Ну давай, продолжай.

Алексей рассказал все, как есть, опустив только свое нахождение в бункере с женщинами. По его мнению, это никак не способствовало смягчению ответственности.

Следователь что-то записывал, задавал уточняющие вопросы. Когда дело дошло до эпизода с нахождением в разрушенной квартире, где парни укрывались от опóзеров, старший лейтенант весь преобразился. От ленивого, скучающего офицера ничего не осталось. Перед Чечелевым сидел собранный, словно готовый к удару, боец.

– Признаешь, что прятались в том доме? – спросил он.

– Мы не прятались, а укрывались. А это разные понятия. В траншее тоже укрываются от обстрела. Понимаете, о чем я, гражданин следователь?

– А то как же, – кивнул Самохин. – Мы ж коллеги как-никак. Оба понимаем значение тех или иных терминов для следствия и судебного разбирательства. Но только вы там именно прятались. Как раз в то время, когда шел бой. В траншеях действительно укрываются. Так их и отрывают для целого подразделения, а вы отсиживались в этой квартире, вовсе не похожей на траншею.

– Мы вели оттуда огонь по опóзерам. Или вы, гражданин следователь, не знаете, что в условиях городского боя солдаты часто укрываются в разных строениях? Это нормально. Почему этот факт вы ставите нам в вину?

– Потому что с трусами только так и надо, – жестко парировал Самохин. – У вас, у трусов, на все есть объяснение и причина, почему вы поступили именно так, а не иначе. Кто докажет, что вы вели огонь, а не спрятались где-нибудь в ванной или в туалете, чтобы ненароком шальной пулей или осколком не убило? Кто подтвердит, что вы не собирались перейти на сторону Объединенной Оппозиции? – Старший лейтенант навалился грудью на стол, пожирая глазами допрашиваемого. – А что? Вы ж штрафники. Смертники, можно сказать, чего уж там, все всё понимают. Шансов на выживание практически никаких. Так почему бы не переметнуться к врагам? А тут такая накладка вышла – наши опять в наступление перешли. Пришлось выходить. Прострелить себе что-нибудь не пробовали? Госпиталь, амнистия…

– Все. Больше ничего говорить не буду, – глухо ответил Чечелев.

– Мне больше и не надо, – хмыкнул Самохин. – Автограф на протоколе поставь. Вот здесь напиши – мною прочитано, с моих слов записано верно.

Алексей подписал, где указали.

Следователь нажал кнопку обычного дверного звонка, укрепленного под крышкой стола.

В дверях немедленно возник конвойный.

– Увести, – приказал старший лейтенант. – И давай сюда Гусева.

У дверей Леха оглянулся, задержался на миг и сказал:

– Знаешь, че, старлей, не жалею я, что не доучился на юриста. Не дай бог стал бы таким мудаком, как ты.

Самохин, прищурившись, с полуулыбкой больше напоминающей оскал, смотрел на Чечелева и молчал.

Тот отвернулся и вышел в коридор.

Когда Гусев вернулся в камеру, Чечелев спросил:

– Подписал?

Павел молчал, понурившись, сидя на шконке. Затем выдавил нехотя:

– Подписал.

– Я тоже, – ответил Алексей.

– Понимаешь, Леха, мы свои смертные приговоры подписали.

– Думаешь, изменилось бы что-то, откажись мы подписывать? Ты что, первый раз эту комедию видишь? Ну, допустим, отказались – и что? Волокиты чуть больше, только и всего. Отмудохают, как следует, да не один раз, и показания выбьют. Все равно подписали бы. Так какой смысл доводить до этого, если уже все предрешено? Хоть я и недоучка, но говорю тебе точно: здесь нарушаются все мыслимые нормы Уголовно-процессуального кодекса. В мирное время самый паршивый адвокат сумел бы нас отмазать. Но сейчас война, и наши подписи или отказ от них никакой роли не играют. Нас все равно расстреляют.