Гроздья гнева - Джон Стейнбек

Дядя Джон сказал:

— У меня такое чувство, будто я своим же родным приношу несчастье. Думаю, уж не уйти ли от них? Так мне не житье.

Кэйси быстро проговорил:

— Что человеку надо делать, пусть он то и делает. Ничего тебе не могу посоветовать. Ничего. Я не знаю, бывает ли так, чтобы приносить счастье или несчастье. А доподлинно мне известно только одно: никто не смеет соваться в чужую жизнь. Пусть человек решает сам за себя. Помочь ему можно, а указывать — нет.

Дядя Джон разочарованно сказал:

— Так ты не знаешь?

— Нет, не знаю.

— А как по-твоему, грех это, что я жену не спас от смерти?

— У другого это было бы просто ошибка, — сказал Кэйси, — а если ты думаешь, что это грех, значит, грех. Человек сам создает свои грехи.

— Надо это обдумать как следует, — сказал дядя Джон, перевернулся на спину и лег, подняв колени.

Грузовик оставлял позади милю за милей. Время шло. Руфь и Уинфилд заснули. Конни вытащил откуда-то одеяло, накрыл себя и Розу Сарона, и, сдерживая дыхание, они обнялись под ним в темноте. Потом Конни откинул одеяло в сторону, и горячий воздух овеял прохладой их взмокшие тела.

Мать лежала на матраце возле бабки, и, хотя глаза ее ничего не видели в темноте, она чувствовала рядом с собой судорожно подергивающееся тело, судорожно бьющееся сердце, слышала прерывистое дыхание. И мать повторяла:

— Успокойся, успокойся. Все будет хорошо, все будет хорошо. — И потом добавила срывающимся голосом: — Ты же знаешь, нам надо переехать пустыню. Ты же знаешь это.

Дядя Джон окликнул eё:

— Ты что?

Прошла минута, прежде чем она ответила.

— Да нет, это я так. Должно быть, во сне.

А потом бабка затихла, и мать, не двигаясь, лежала рядом с ней.

Часы шли, темнота плотной стеной вставала перед грузовиком. Иногда их обгоняли машины, бежавшие на запад; иногда навстречу попадался грузовик и с грохотом пролетал мимо, на восток. Звезды медленным каскадом струились к западу. Было уже около полуночи, когда они подъехали к инспекторской станции около Деггета. Шоссе в этом месте было залито электричеством, а у инспекторского домика стоял ярко освещенный щит с надписью: Держи правее. Стоп. Том остановил машину, и инспекторы, слонявшиеся без дела по конторе, сейчас же вышли и стали под длинным деревянным навесом. Один записал их номер и открыл капот.

Том спросил:

— Это зачем?

— Агрономическая инспекция. Сейчас осмотрим всю машину. Растения, семена есть?

— Нет, — ответил Том.

— Посмотреть все-таки надо. Разгружайтесь.

Мать с трудом слезла с грузовика. Лицо у нее было опухшее, глаза смотрели сурово.

— Послушай, мистер, у нас больная. Старуха. Мы повезем ее к доктору. Нам нельзя ждать. — Она, видимо, еле сдерживалась, чтобы не разрыдаться. — Отпустите нас.

— Нет. Без осмотра никак нельзя.

— Богом клянусь, ничего у нас нет! — крикнула мать. — Богом клянусь. Бабке совсем плохо.

— Вы сами, наверно, заболели, — сказал инспектор.

Мать взялась за планку заднего борта и подтянулась всем телом, вложив в это движение всю свою силу.

— Смотрите, — сказала она.

Инспектор направил луч карманного фонаря на сморщенное старческое лицо.

— И в самом деле, — сказал он. — Так, говорите, ничего нет — ни семян, ни фруктов, ни овощей, ни кукурузы, ни апельсинов?

— Ничего нет. Богом клянусь!

— Ладно, поезжайте. Доктор есть в Барстоу. Это всего восемь миль отсюда. Поезжайте.

Том залез в кабину и тронул грузовик с места.

Инспектор повернулся к своему товарищу.

— Чего их задерживать?

— Может, врут все, — сказал тот.

— Какое там! Ты бы видел эту старуху. Нет, не врут.

Том прибавил газа, торопясь поскорее добраться до Барстоу, и когда они подъехали к этому маленькому городку, он остановил машину, вылез из нее и подошел к заднему борту. Мать выглянула ему навстречу.

— Ничего, — сказала она. — Я просто не хотела задерживаться, боялась, как бы не застрять в пустыне.

— А что с бабкой?

— Ничего… ничего. Поезжай дальше. Надо поскорее одолеть пустыню.

Том покачал головой и отошел.

— Эл, — сказал он, — сейчас заправимся, а дальше ты поведешь.

Он подъехал к заправочной станции, работающей круглые сутки, наполнил бак и радиатор и подлил масла в картер. Эл передвинулся к рулю. Том сел с краю, отец — посредине. Они снова въехали в темноту, и вскоре невысокие холмы, окружавшие Барстоу, остались позади.

Том сказал:

— Не знаю, что это с матерью. Какая ее муха укусила? Разве долго посмотреть вещи? Сказала, что бабка совсем плоха, а сейчас говорит — ничего. Не пойму. Что-то с ней неладное. Может, помешалась в дороге?

Отец сказал:

— Она сейчас как в молодости — такая же отчаянная. Молодая была — ничего не боялась. Уж, кажется, пора бы ей присмиреть, ведь столько детей нарожала, работа какая тяжелая. Да где там! Помните, как она домкратом размахивала? Попробуй, отними — да я бы ни за что не согласился.

— Не пойму, что с ней такое, — сказал Том. — Может, просто устала?

Эл сказал:

— Вот уж не буду жалеть, когда наше путешествие кончится! Покоя мне не дает эта проклятая машина.

Том сказал:

— Ты молодец — хорошую выбрал. Без сучка, без задоринки едем.

Всю ночь «гудзон» вгрызался в душную темноту, и зайцы сбегались на свет его фар и удирали прочь, меряя землю длинными, размашистыми прыжками. И когда впереди блеснули огоньки Мохаве, позади уже начинало светать. В рассветных сумерках на западе показались горы. В Мохаве взяли воды и масла и поехали дальше, к горам, и теперь рассвет окружал их со всех сторон.

Том крикнул:

— Проехали пустыню! Па, Эл, да посмотрите! Ведь проехали!

— Я так устал, что мне все равно, — сказал Эл.

— Дай я поведу.

— Нет, подожди.

Техачапи проехали при свете. Позади вставало солнце. И вдруг внизу глазам их открылась широкая долина. Эл резко затормозил посреди дороги и крикнул:

— Ой! Смотрите! — Виноградники, фруктовые сады, широкая ровная долина — зеленая, прекрасная. Деревья, посаженные рядами, фермерские домики.

И отец сказал:

— Мать честная!

Городки вдали, поселки среди фруктовых садов и утреннее солнце, заливающее золотом долину. Позади дали сигнал. Эл свернул к краю шоссе и остановился там.

— Надо посмотреть как следует.

Золотые поутру поля, ивы, ряды эвкалиптов.

Отец вздохнул.

— Вот не думал, что такое бывает на свете.

Персиковые деревья, ореховые рощи и пятна темной зелени апельсинов. И красные крыши среди деревьев, и сараи — большие сараи. Эл вылез из машины и сделал несколько шагов, разминая ноги.

Он крикнул:

— Ма, посмотри! Приехали!

Руфь и Уинфилд сползли с грузовика на землю и замерли на месте, благоговейно и робко глядя на широкую долину. Даль застилало легкой дымкой, и казалось, что земля в этой дали, уходя к горизонту, становится все мягче и мягче. Ветряная мельница поблескивала крыльями, точно маленький гелиограф. Руфь и Уинфилд смотрели не отрываясь, и Руфь прошептала:

— Вот она — Калифорния.

Уинфилд повторил это слово по складам, беззвучно шевеля губами.

— Тут фрукты, — сказал он вслух.

Кэйси и дядя Джон, Конни и Роза Сарона спустились вниз. И они тоже стояли молча. Роза Сарона подняла руку пригладить волосы, увидела долину, и рука ее медленно опустилась.

Том сказал:

— А где ма? Я хочу, чтобы ма посмотрела. Ма, смотри! Иди сюда.

Мать медленно, с трудом перелезла через задний борт. Том взглянул на нее:

— Господи! Ты заболела, что ли?

Лицо у матери было одутловатое, серое, глаза глубоко запали, веки покраснели от бессонницы. Ее ноги коснулись земли, и она ухватилась за борт грузовика, чтобы не упасть.

Она проговорила хрипло:

— Значит, пустыню проехали?

Том показал на широкую долину:

— Смотри!

Она взглянула в ту сторону, и рот у нее чуть приоткрылся. Пальцы потянулись к горлу, захватили складочку мягкой кожи и чуть стиснули ее.

— Слава богу! — сказала она. — Приехала наша семья. — Колени у нее подогнулись, и она села на подножку.

— Заболела, ма?

— Нет, устала.

— Ты не спала ночь?

— Нет.

— Бабке было плохо?

Мать посмотрела на свои руки, лежащие у нее на коленях, как усталые любовники.

— Я хотела подождать, не говорить сразу. Чтобы не портить вам…

Отец сказал:

— Значит, бабка совсем плоха.

Мать подняла глаза и долгим взглядом обвела долину.

— Бабка умерла.

Они молча смотрели на нее, и наконец отец спросил:

— Когда?

— Еще до того, как нас остановили.

— Потому ты и не позволила осмотреть вещи?

— Я боялась, что мы застрянем в пустыне, — ответила мать. — Я сказала бабке, что поделать ничего нельзя. Семье надо проехать пустыню. Я сказала, я все ей сказала, когда она была уже при смерти. Нам нельзя было останавливаться посреди пустыни. У нас маленькие дети… Роза беременная. Я ей все сказала. — Она подняла руки с колен, на секунду закрыла лицо, потом тихо проговорила: — Ее надо похоронить там, где зелено, красиво. Чтобы кругом были деревья. Пусть хоть ляжет в землю в Калифорнии.