Трансвааль, Трансвааль - Иван Гаврилович Иванов

Да еще и не один бил баклуши в дальней убережной буреломной уреме, а с буланой трехлеткой, которую драчливо отбил у молодых жеребцов-неуков и увел «уходом» из новинского табуна. Оказывается, Артюха, холостя его по весне, дал – ой-ой! – какого ж маху с похмела: не нашарил в мошонке чубарого пробника одного животворного ятра, которое со страху укатилось куда-то вовнутрь чрева.

Укатится, небось, если коновал Артюха «пошшокочет» навостренным ножичком «там, где надоть!» Да еще зубоскал и на смех поднял его тогда перед новинскими мужиками в оправдание своей промашки:

– Ударник хренов – при одной ударялке!

И случилось то, что и должно было случиться. В ополовиненном пробнике, отдохнувшем на приволье, вдали от человеческого сглазливого ока, вновь взыграла необоримая страсть к продолжению рода… В подтверждение этой любовной истории буланая дуреха на излете будущей весны ожеребилась белогривым прытком сосунком с веселой звездочкой во лбу. Ну точь-в-точь вылитый новинский Ударник-Архиерей, на что конюх Матюха еще метко сказанул:

– До чего ж сорное да запретное семя зело проросливо!

В один из тех дней вездесущие мальчишки-проныры наконец-таки прознали, где бьет баклуши их загулявшийся ушелец с необъезженной молодкой. На самых резвых лошадях они загнали тайнобрачную парочку в угол сенокосной засеки, опутали вожжами и на чубарого накинули узду. А буланую дуреху и ловить не стали – сама побежала за своим белогривым суженым. Когда же резвого шатуна привели в деревню, председатель Сим Грач-Отче-Наш вместо того, чтобы разразиться грозой, вволю потешил себя весельем:

– Ха-ха-ха-хаа, узнаю, обченаш, колхозную бестию, где на нее сядешь, там и слезешь!

Вечером после работы «до мыла» (таков был строгий наказ председателя) норовистого чубарого в наказание за его колобродство выпустили пастись в ночное сразу за околицей в «кандалах»: к подбрюшнику седелка привязали валек от плуга. Если прохиндей вздумает намылиться в бега, далече, мол, не ухомыляет.

И в первое же ночное он опять запропастился. Поутру на убережной поскотине не нашли ни лошади, ни ее «кандалов». Как в воду канул бывший новинский пробник. И больше всех горевал его заботник, конюх Матюха:

– Не иначе, как нашему чубарому «выдвиженцу» ночью, где-то в лесу серые размотали кишки по елушкам.

А недели через три к новинскому табуну прибился ночной чужак: шерстинка в шерстинку, как и их пропавший чубарый. И что за чудеса, тоже одноятровый жеребец. Такая же была и белая звездочка во лбу. Только и разнился тем, что хвост и грива были черные и короче подстрижены.

Незваного гостя конюх Матюха тут же турнул с поскотины:

– Ступай к себе домой, Митрофан Меченый! Дома, поди, разыскивают тебя, шлендру, для дел неотложных, а ты тут, маткин берег – батькин край, без времени бесчестишь наших молодых кобыл.

Однако ж наутро новинцы к своему удивлению снова увидели в табуне корноухого чужака, буянисто ухлестывающего за шустрыми молодками и обижая неуков. Тогда за настырного чужака взялся коновал Артюха. Запер его в пустой сарай-сенник «под арест» и стал ждать, когда объявится хозяин с выкупом за разные порчи-пакости, и за прокорм. Но известному на всю округу магарычнику спутал карты все сущий «Большевик» – районная газета, дав срочный сыск: потерялся, мол, одноятровый жеребец… Недавно вымененный у цыган.

Это-то объявление и надоумило новинского конюха вымыть чужаку хвость и гриву; сперва керосином, а потом и теплой водой с мылом. И то, что было черным, стало белым. И еще разглядели, что уши были несуразно обкорнаны на добрую треть и еще не успели зажить как следует. Надо было быть круглым дураком, чтобы не догадаться, чьих рук дело. Это прокудливые конокрады подогнали «физиономию» новинского чубарого под свой липовый «пачпорт».

Ох и похохотали на радостях новинские мужики. Больше всех ликовал конюх Матюха, что сыскался его подопечный любимец. И он при всех пообещал ему исправить изъян, сотворенный лихоимцами:

– Ну, Архиерей, ну, брат, коли помнишь свой дом, так и быть, нарощу тебе обкарнанные прядалки! Пришью сыромятью к ним кожины от старого гужа, и любо-дорого будя лицезреть на тебя, выдвиженца нашего белогривого!

И коновал Артюха хотел исправить свою весеннюю промашку с похмела – довести «до ума» холощение чубарого. Но за норовистого вольнолюбца горой встали новинские мужики:

– Сняту голову – дважды не секут!..

Так и остался новинский чубарый одноятровым жеребцом до скончания отмерянного ему, бессловесной твари, Вседержателем нашим, веку. И ходил все в той же ипостаси новинского пробника в помощниках производителя Буяна по умножению тяглового поголовья на радость мурашам-человекам. А на его не очень-то веселое житье-бытье первой лошади чистых колхозных кровей, в деревне теперь уже навсегда утвердилась язвительная притча. Как не заладится что-то в судьбине у мужика, он непременно с горечью помянет его, Ударника-Архиерея, присловием, сказанным с тягучей позевотой рыжебородым Срамным Сводником:

– Эхма… жизня… колхозная… Пошла-поехала родимая, како у нашего Ударника-Архиерея: все по зубам да по зубам!

И ходил ополовиненный чубарый пробник мало-долго, пока на грешней земле не разверзлась Великая человеческая бойня, которая начисто вымела из Новин вместе с мужиками, дельными и недоделанными, и всех жеребцов, кладенных и недокладенных. На ней всё и вся годилось для огуречного счету…

…Чихая последними понюшками бензина, у обочин дорог сдыхали автобусы, грузовики, танки. А пара разномастных – чубарый с саврасым – где галопом, где рысью, где шагом плелись от усталости, все везли и везли на восход солнца тяжелую казенную фуру, приспособленную под санитарную карету. И ее возница, боец Матвей Сидоркин уже давно не знал, где его часть с походной кухней и полевым лазаретом. Несколько раз он выезжал лесными дорогами из окружений. То затор на дороге – стой жди. То мост разбомлен – ищи объезд. Прикатит в город или большое село, где по его разумлению должен был находиться медсанбат или лазарет, тычется в двери, как назойливая осенняя муха в стекло, куда бы сдать своих раненых на излечение, а там уже – свернулись и отбыли.

И отовсюду его гнали чуть ли не взашей:

– Поторапливайся, солдат, раз на ходу. – И руками машут в одну и ту же сторону, на восход солнца.

– Што, маткин берег – батькин край, в той стороне, куда вы мне кажете, и конца не будя нашей земли? – пробовал было возмутиться затурканный боец. Но он понимал: надо поспешать, если не хочешь быть смятым танками или в упор расстрелянным мотоциклистами-автоматчиками.

Так и катил себе дальше на восход солнца многострадальний матюханский ковчег с ранеными. А следом за ним, наступая на запятки, грохотала передовая, грозясь накрыть огненный валом все живое – вместе с возницей и его разномастными однодеревенцами.

Рядовой Матюха, после того, как от него сбежал краснощекий фельдшер со своей санитарной сумкой с красным крестом (в заторе пошел узнать, как и что на переправе,