Смерть внезапна и страшна - Энн Перри

– Входите! – громко сказал Ранкорн с явным ожиданием.

Уильям открыл дверь и с улыбкой ступил в кабинет.

Сэмюэль чуть откинулся на спинку кресла и оглядел посетителя с нескрываемой самоуверенностью.

– Доброе утро, – небрежно бросил Монк, не вынимая рук из карманов. Он придерживал пальцами письма Пруденс.

Несколько секунд они разглядывали друг друга. Постепенно улыбка на лице Ранкорна поблекла, и глаза его прищурились.

– Ну? – испытующим тоном сказал он. – Не стойте просто так, ухмыляясь! У вас есть что-нибудь интересное для полиции?

Сыщик ощутил, как вместе с прежней уверенностью к нему вернулось понимание собственного превосходства над этим человеком. И ум у него быстрее, и язык резче, и воля сильнее. Уильям забыл о своих прежних победах, но помнил их привкус. Это ощущение не забылось – так чувствуется тепло в комнате… Память о прошлом каким-то неопределенным образом была рядом.

– Да, у меня есть кое-что, – ответил Монк, извлекая письма, чтобы показать их Ранкорну.

Тот выжидал, не желая ни о чем расспрашивать своего врага. Он глядел на детектива, и апломб постепенно оставлял его. Сэмюэлю тоже вспоминались прошлые поражения.

– Вот письма от Пруденс Бэрримор сестре, – объяснил Уильям. – Прочитав их, вы найдете достаточно свидетельств для ареста сэра Герберта Стэнхоупа.

Он сказал это, чтобы смутить бывшего шефа. Тот всегда опасался задеть людей, занимавших важные общественные или политические позиции, а еще больше – сделать ошибку, в которой нельзя будет обвинить кого-то другого. Вспышка гнева окрасила щеки Сэмюэля, а губы его плотно сложились.

– Письма от Бэрримор сестре? Едва ли они могут послужить доказательством, Монк! Слово мертвой женщины лишено веса. Зачем нам арестовывать человека на основании этих бумажек? С чего вы так решили? – Полицейский улыбнулся, но очень неуверенно, и в глазах его не было никакой радости.

Вернулись воспоминания о прежних днях, когда они оба были много моложе. Ранкорн и тогда был столь же осторожен. Он всегда боялся задевать влиятельных персон, даже если не было и тени сомнения в том, что они обладают важной информацией. Уильям ощутил силу своего презрения так же остро, как бывало в молодости, когда они оба недавно поступили на службу и еще не знали меры своим способностям. Монк знал, что его лицо выражает это чувство столь же отчетливо, как и прежде, и увидел во вспыхнувших огнем глазах своего вечного соперника отражение презрения и ненависти.

– Я возьму эти письма, но приму свое собственное решение в соответствии с тем, на что они окажутся годными! – хриплым голосом бросил Сэмюэль сквозь зубы. Хотя дыхание его и участилось, протянутая к письмам рука не дрогнула. – Вы поступили абсолютно правильно, доставив их в полицию. – Последнее слово он проговорил с явным удовлетворением и наконец встретил взгляд сыщика.

И все же прошлое куда-то отодвинулось – не только для Монка, но и для Ранкорна тоже… Хотя оно по-прежнему разделяло этих мужчин всеми их ранами и ссорами, раскаянием, мелкими успехами и неудачами.

– Надеюсь. – Уильям приподнял брови. – А то мне было показалось, что их следует отнести тому, у кого хватит отваги, чтобы обнародовать их и предоставить судье возможность решить, чего они стоят…

Ранкорн моргнул в яростном смятении. Этот раненый взгляд не переменился за многие годы, протекшие со времени их первых давних ссор. Правда, тогда Сэмюэль был моложе, и на лице его еще не появились морщины. Молодость давно отлетела, но знакомство с Монком принесло с собой вкус поражений, и даже окончательная победа не изгнала память о них.

Что же, в конце концов, их разделило? Уладили они тогда свои отношения или нет?

– О! Вы просто не могли бы так поступить, – заявил Ранкорн. – Подобный поступок квалифицируется как сокрытие свидетельств, а это преступление. И не думайте, что я не посмел бы возбудить против вас дело. И не надейтесь! – Глубокое удовлетворение проступило в его глазах. – Я знаю вас, Монк… вы принесли эти бумаги, поскольку не могли упустить случая отличиться. Вы не можете переносить чужой успех… поскольку сами остались неудачником! Всему виной ваша зависть. Вы знаете это не хуже меня. Ну, давайте сюда письма.

– Это чувство знакомо и вам, – усмехнулся Уильям. – И вы действительно стремитесь воспользоваться этими письмами. Но из-за них вам придется допрашивать сэра Герберта, загонять его в угол… и в конце концов, арестовывать его. Признайтесь, даже мысль об этом пугает вас до безумия. Этот поступок навсегда погубит ваши общественные поползновения. Ваше имя запомнят – как имя человека, погубившего самого блестящего хирурга в Лондоне!

Лицо его оппонента побелело – даже губы стали бледными. Пот бисеринками выступил у него на коже. Но он не отступал.

– Я сделаю это… – Ранкорн сглотнул. – Но запомнят меня как детектива, выяснившего обстоятельства убийства Пруденс Бэрримор, – хрипло выговорил он. – Меня запомнят, Монк, а не вас.

Эти слова задели сыщика, потому что теперь Сэмюэль, пожалуй, был прав.

– Но вы-то не забудете меня, Ранкорн, – продолжил он злорадствовать. – Вы всегда будете помнить, что это я принес вам письма. Сами вы их не сумели найти! И вы будете вспоминать об этом всякий раз, когда кто-то начнет говорить вам, какой вы умный, блестящий сыщик. Вы всегда будете знать, что в действительности речь идет обо мне. Вам просто не хватает отваги и чести, чтобы признать это. Вы будете сидеть здесь, улыбаться, благодарить… Но при этом будете помнить правду.

– Возможно! – Полицейский приподнялся на месте, и лицо его побагровело. – Но у вас не будет возможности для злорадства: все это будет происходить в клубах и гостиных, куда вас не пригласят.

– И вас тоже, глупец! – парировал детектив с колким пренебрежением. – Вы не джентльмен и никогда им не будете! Вы не похожи на джентльмена, не умеете одеваться и говорить как подобает джентльмену. Вы просто зарвавшийся полисмен, чье честолюбие заходит чересчур далеко – в особенности если учитывать, что вам предстоит арестовать сэра Герберта Стэнхоупа, а весь свет запомнит именно этот поступок!

Ранкорн пригнулся, словно бы намереваясь ударить бывшего коллегу, и несколько секунд они глядели друг на друга, готовые к схватке.

Потом Сэмюэль понемногу расслабился. Откинувшись на спинку своего кресла, он поглядел на сыщика с легкой усмешкой:

– А вас, Монк, помнят не среди великих и знатных, не среди джентльменов, а здесь, в полицейском участке. Вас вспоминают со страхом простые полицейские, которых вы тиранили и унижали, чью репутацию вы погубили, поскольку они не были столь безжалостны и быстры, как вы. Вы когда-нибудь читали Библию, Монк? «Как пали могущественные…» Вспомните, – улыбка его расширилась. – О вас вспоминают в публичных домах и на углах улиц: эта публика рада тому, что вас нет. Всякое жулье говорит о вас недовольным новобранцам, не знающим, на что на самом деле стоит жаловаться. Они рассказывают им, каков из себя жестокий человек – по-настоящему жестокий! – Улыбка подступала к глазам полицейского. – Давайте мне письма, Монк, и убирайтесь. Шныряйте и вынюхивайте что хотите.

– Как всегда, я занят своим обычным делом, – бросил Уильям сквозь зубы глухим и хриплым голосом. – Причесываю дела, с которыми вы не можете справиться, вычищаю оставшиеся позади вас огрехи. – Он протянул письма и хлопнул ими по столу. – О них знаю не только я, поэтому не думайте, что сумеете спрятать их и обвинить какого-то бедолагу, столь же невиновного, как тот бедный лакей, которого вы послали на виселицу.

С этими словами он повернулся на месте и вышел, оставив Ранкорна с побелевшим лицом и трясущимися руками.

Глава 8

Сэр Герберт Стэнхоуп был взят под стражу. Ему предъявили обвинение, и защищать хирурга взялся Оливер Рэтбоун. В Лондоне он числился одним из самых блестящих адвокатов, и со времени, прошедшего после инцидента с Монком, хорошо познакомился с ним и с Эстер Лэттерли. Хотя называть подобные взаимоотношения дружбой значило одновременно и недооценивать, и переоценивать их прочность. С Уильямом вообще трудно было поддерживать постоянные отношения, однако мужчины уважали друг друга почти до восхищения, и каждый из них полностью доверял не только компетенции, но и профессиональной добросовестности другого.

Однако на уровне личном их отношения были иными. Монк считал Рэтбоуна излишне надменным и самодовольным. Манеры адвоката время от времени раздражали вспыльчивого детектива, заставляя его терять и без того скудное терпение. Со своей стороны Оливер также считал сыщика надменным, колким, самодовольным и неуместно безжалостным.

С Эстер его отношения складывались иначе. Рэтбоун уважал ее, и это отношение со временем лишь крепло. Впрочем, юрист не видел в ней качеств, необходимых, по его мнению, хорошей спутнице жизни. Она также была излишне самостоятельна и не понимала того, что леди не следует проявлять излишний интерес к – подумать только! – уголовным преступлениям. Но все же, как ни странно, общество этой дамы доставляло адвокату больше удовольствия, чем компания любой другой женщины, и мнение мисс Лэттерли обретало в его глазах все больший вес. Ум Оливера обращался к Эстер много чаще, чем следовало бы, и это казалось ему не совсем удобным, но тем не менее приятным. Сама же Эстер не намеревалась даже намекать на свое отношение к нему. Временами Рэтбоун глубоко волновал ее, а больше года назад он даже поцеловал ее – внезапно и ласково. Лэттерли помнила, как однажды они превосходно провели время на Примроуз-Хилл с его отцом Генри Рэтбоуном, который ей невероятно нравился. Девушка нередко вспоминала то чувство близости, которое ощущала, гуляя с ним по вечернему саду и вдыхая принесенные ветром летние запахи, аромат жимолости и скошенной травы, а за потемневшими ветвями яблонь, над зеленой изгородью тогда прятались звезды…