Маятник судьбы - Екатерина Владимировна Глаголева

Пруссия отложилась от Наполеона в самом начале этого года; Австрия выжидала, чья возьмет, но и она примкнула к коалиции еще до возобновления военных действий; Бавария и Вюртемберг сделали это сейчас, перед самым Лейпцигским сражением, и Саксония тоже могла бы стать "работником одиннадцатого часа", однако она осталась верна Наполеону! Фридриха Августа следует объявить низложенным, сделать его пленником коалиции и отправить в Берлин! Россия может забрать Варшаву, если пожелает, но Саксония должна полностью отойти к Пруссии! В конце концов, чья армия понесла больше всего потерь в сражениях с узурпатором? Пруссия не позволит диктовать себе условия сторонним наблюдателям!

Бернадот вздрогнул, услышав последний упрек. Александр хотел вмешаться, но не успел.

— Неправедное или справедливое, своевременное или нет — низложение саксонского короля нанесет смертельный удар самому принципу монархии, и без того пострадавшему от двадцати пяти лет революций! — воскликнул Карл Юхан.

Император Франц посмотрел на него так, будто увидел впервые: взгляните-ка на эту августейшую особу, двадцать лет назад сражавшуюся под республиканскими знаменами!

— Позвольте нам судить о том, что хорошо, а что дурно для монархии, — ледяным тоном возразил Фридрих Вильгельм. — Хотелось бы знать, какую выгоду преследуете вы, столь горячо отстаивая верного союзника Бонапарта?

Вновь наступила звенящая тишина, в которой потрескивало электричество. Рука Бернадота непроизвольно потянулась к шпаге.

— Моя преданность законным интересам коалиции известна всей Европе, и в особенности жителям Берлина!

— Полноте, принц! — наконец-то зажурчал голос Александра. — Вы слишком обидчивы. Никто из здесь присутствующих не ставит под сомнение честность и благородство ваших намерений! Не признавать ваших заслуг было бы неблагодарностью. — Он искоса взглянул на прусского короля. — Не будем спешить в столь важных делах; нам еще представится случай обсудить будущее Саксонии.

…Фридрих Август и захваченные с ним генералы отправились под конвоем в Берлин; Бернадот попросил у Александра позволения переслать часть пленных французских офицеров в Штральзунд. "Принц, они все принадлежат герою дня", — любезно ответил ему царь. К нему самому Серж Волконский приводил польских генералов и офицеров, перешедших на сторону России; государь принимал их благосклонно, приказывал выдать им деньги и проездные листы в Варшаву.

***

Обезлюдевшие деревни, обгорелые остовы крестьянских повозок и армейских фур, опрокинутые орудия, раздувшиеся трупы лошадей и быков, истерзанные, обнаженные человеческие тела — Аполлинарий Бутенев ехал по разоренной Саксонии, испытывая уже не страх от вероятной встречи с врагом, а острую жалость ко всем подряд. Несколько месяцев, приятно проведенных в Лондоне, заставили его позабыть о том, что где-то люди убивают друг друга, страдают и терпят нужду. На берегах Темзы почти не вспоминали о войне, если не считать карикатур на "Бони" в витринах книжных лавок, споров между дипломатами в светских гостиных о том, как изменится карта Европы, когда "все это закончится", да звучного пения итальянцами в опере "Боже, храни короля!" по случаю новой победы герцога Веллингтона в Испании или успехов британского оружия в Канаде. Теперь же тележка Бутенева катила по местам недавнего сражения, и к его горлу то и дело подступала тошнота, а к глазам — слезы. Солдаты таскали на носилках раненых; лежавшие на земле кричали жалкими голосами, боясь, что их оставят здесь умирать. Все госпитали были переполнены, даже в частных домах не оставалось места; раненых клали в церквях, кладбищенских часовнях, на площадях; опираясь на костыли, они брели на перевязку и дожидались своей очереди, пока немецкий лекарь, вооружившись длинной толстой иглой, продергивал корпию с мазью через загноившуюся рану какого-нибудь страдальца, кричавшего благим матом.

За воротами Лейпцига эти душераздирающие картины сменились совершенно иными, не менее поразительными. Повсюду ходили толпами солдаты самых разных наций, в мундирах всевозможных цветов; они пытались объясниться на своих наречиях с местными жителями, продававшими овощи, фрукты, колбасы, вино, свежий хлеб, — настоящий Вавилон! Тележка Бутенева могла продвигаться только шагом, то и дело застревая в заторах. Очень скоро он заблудился в этом лабиринте и готов был впасть в отчаяние, не помня, откуда приехал. Пестрая гомонящая толпа скользила вокруг него, точно в кошмаре, как вдруг в ней промелькнуло знакомое лицо.

— Господин Кошкуль! — закричал Бутенев, не веря своему счастью.

Офицер оглянулся — "Кто меня зовет?". Человек в запыленном дорожном сюртуке подпрыгивал на передке неудобной саксонской тележки и радостно махал ему руками.

— Вас можно поздравить? — Бутенев указал глазами на черно-красный бант ордена Св. Владимира.

Петер сдержанно поблагодарил: да, это еще за прошлое сражение, под Кульмом. Главная квартира? Давайте я провожу вас немного… Теперь по этой улице до угла, затем налево и там увидите. Прощайте.

Несколько домов, отведенных под русскую главную квартиру, охраняли гренадеры Преображенского полка в парадных мундирах. Выбравшись из своей тележки, Бутенев пошел наугад к одной из дверей, намереваясь спросить, где помещается граф Нессельроде, как вдруг часовые поспешно встали на свои места, взяли на караул и отсалютовали красивому генералу, вышедшему из дома под руку с молодой дамой; за ним шли еще несколько генералов со шляпами в руках. Бутенев хотел было обратиться к ним, но вовремя опомнился: это же государь! Краска бросилась ему в лицо: хорош бы он был, если бы сунулся со своими вопросами!

Граф Нессельроде казался старше своих лет из-за очков в тонкой металлической оправе, сидевших на его изящном носу немного нелепо. Вид у него был такой, как будто он только что что понюхал или попробовал на вкус нечто неприятное. Лондонские депеши он принял у Буте-нева довольно равнодушно, да и немудрено: в сравнении с великими событиями, происходившими здесь и сейчас и влиявшими на судьбу всего мира, любое иное известие казалось незначительным, однако держал он себя учтиво и даже задал несколько любезных вопросов о трудностях перенесенного путешествия. Вряд ли граф расслышал ответы: в той же самой комнате находились Поццо ди Борго, барон Анстедт, гофмаршал Толстой, несколько гвардейских генералов и флигель-адъютантов, незнакомых Бу-теневу, секретари и прочие лица, и все они были заняты: одни писали, другие рассматривали депеши, третьи вели разговоры между собой, четвертые шелестели газетами… Не смея обременять статс-секретаря своим присутствием, Бутенев откланялся.

***

Дверь открылась, звякнув колокольчиком; в нос ударил ни с чем не сравнимый аптечный запах — горьковатоострый, травянистый и спиртовой. Костыли застучали по кирпичному полу. Из подсобки проворно вышел хозяин — высокий худощавый немец в очках, с рыжеватыми бакенбардами и лысым черепом, похожим на яйцо; увидев русского офицера с орденским крестом на груди, он изогнул спину в поклоне: что угодно господину? Павел Пестель с интересом обводил глазами аптеку: старинные шкафы с полками, заставленными банками, склянками, колбами, ретортами, сушеный крокодил, подвешенный под