В поисках «полезного прошлого». Биография как жанр в 1917–1937 годах - Анджела Бринтлингер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Глава 7
Пушкин на сцене и вне ее: занавес опускается перед булгаковским Пушкиным
Погиб поэт! – невольник чести —
Пал, оклеветанный молвой,
С свинцом в груди и жаждой мести,
Поникнув гордой головой!..
М. Ю. Лермонтов. Смерть поэта, 1837
Я славой был обязан ей —
А может быть и вдохновеньем.
А. С. Пушкин, 1823
Москва. 17 марта 1936 года. П. Н. Керженцев, секретарь Главреперткома, объявляет в «Советском искусстве», что пьеса «Александр Пушкин» не будет разрешена к постановке.
При написании произведений о Мольере Булгаков вдохновлялся событиями и обстоятельствами собственной жизни. Интересно посмотреть, как складывались отношения писателя с героем его следующего биографического текста – Пушкиным, о котором он написал пьесу, первоначально называвшуюся «Александр Пушкин», а потом переименованную в «Последние дни». Разумеется, пушкинская биография разительно отличалась от булгаковской, однако история, показанная в пьесе, представляет собой, в сущности, еще один вариант сюжета о загнанном охотниками волке, о трагическом треугольнике «художник – государь – идеологи». Эта тема, занимавшая Булгакова на протяжении почти всей жизни, оказывается общей для биографий Мольера, Пушкина и самого Булгакова.
Император Николай I в пьесе о Пушкине уже не является ни его «первым читателем», ни тем более покровителем. Булгаков рисует царя равнодушным к судьбе поэта и, возможно, даже желающим ускорить его смерть. Три произведения Булгакова, посвященные Пушкину и Мольеру – «Кабала святош», «Жизнь господина де Мольера» и «Последние дни», – отражают три стадии отношений самого автора с носителем верховной власти. Молчание Сталина по поводу «Дней Турбиных», продолжавшееся вплоть до 1932 года, несмотря на то что пьеса очень нравилась вождю, нашла отражение в развязке «Кабалы святош» (завершенной в 1929 году), где король приносит поэта в жертву церковным идеологам и отказывается возродить «Тартюфа». Однако в период, когда Булгаков писал биографию Мольера, Сталин вдруг вспомнил о существовании драматурга, и две булгаковские пьесы, как казалось тогда, должны были вернуться на сцену. В связи с этим в романе «Жизнь господина де Мольера», который создавался в 1932–1933 годах, прозвучали более оптимистические нотки в трактовке темы отношений художника и государя.
Пьеса и роман о Мольере относятся к тому периоду в творчестве Булгакова, когда он еще надеялся на успех своих попыток создать «полезное прошлое» для самого себя и для других художников. Однако в произведениях, посвященных Пушкину, ощущается, насколько Булгаков переосмыслил собственное положение – писателя, живущего в СССР. К 1935 году «государь» его совсем оставил, и Булгаков был обречен на то, чтобы создавать одно за другим произведения, которые не будут ни поставлены, ни напечатаны. В это время он снова стал осознавать опасные последствия безразличия и цензуры. Более того, «треугольная» модель мира, которую Булгаков придумал для себя и для героев написанных им биографий, распадалась на его глазах. Нельзя забывать о том, что происходило в те годы в Советском Союзе: писатели исчезали один за другим, и их исчезновение оправдывалось как Сталиным, так и молчаливым согласием общества – а это уже четвертый элемент, не предусмотренный булгаковской моделью. Надежды Булгакова на благожелательного и сильного вождя на поверку оказались фантастическими мечтаниями. «Треугольник» в пьесе о Пушкине разрушился, поскольку к нему добавился новый элемент и в результате возникла шаткая конструкция. Надежды на порядок и процветание сменились в творчестве Булгакова надеждами на покой – единственное, на что ему оставалось уповать.
В 1936 году Булгаков писал Вересаеву: «Мир праху Пушкина и мир нам. Я не буду его тревожить, пусть и он меня не тревожит» [Булгаков 19906:553]. Булгаков много лет занимался прошлым, но в конце концов понял, что Пушкин не сможет стать для него поведенческой моделью. Поэтому и пора было перестать тревожить прах поэта. Писатель так и не смог найти своего места в том обществе, в котором ему довелось жить. В последние годы, незадолго до смерти, он понял, что Сталин и советское общество не нуждались в нем, и его произведениям еще очень долго суждено ждать своего часа. Занятия пушкинской темой в связи со столетием со дня смерти поэта открывали Булгакову возможность стать причастным к советской литературе, чего ему очень хотелось, однако свою пьесу о Пушкине он в 1937 году на сцене так и не увидел.
Русское слово «договор» (в отличие от заимствованного «контракт») может ассоциироваться с выражением «договорить до конца», полностью высказаться. Однако Булгаков был одиночкой, не способным к подобному виду общения. Заключенные им договоры, похоже, всегда отличались некой недоговоренностью. Подобное недопонимание возникло и при его попытке наладить сотрудничество со своим давним другом Вересаевым в процессе совместной работы над пьесой «Александр Пушкин». Как и договоренность Булгакова с Тихоновым и редакцией серии «ЖЗЛ», соглашение о соавторстве с Вересаевым оказалось либо недостаточно четко проговорено с самого начала, либо сознательно неверно истолковано каждой из сторон в процессе реализации проекта. Проблемы, возникшие в ходе этого сотрудничества, усугубили сложности, которые возникали при попытке запечатлеть Пушкина в преддверии юбилея.
Когда Булгаков взялся за написание пьесы о Пушкине, он уже был опытным драматургом: он понимал, что годится и что не годится для театра, что соответствует условиям сцены, а что может показаться фальшивым. Он был уверен в том, что владеет умением достигать некой убедительной «правды» в биографической драматургии, если только подобная правда действительно существует. Поэтому он подходил к задаче создания пьесы о Пушкине со своими представлениями о мизансценах, персонажах и главном герое. Булгаков был хорошо знаком с широким кругом исторических источников, читал многие исследования о Пушкине – об этом свидетельствуют четыре большие записные книжки с заготовками для пьесы [Ерыкалова 1994][168].
Вересаев, как и ранее Тихонов, полагал, что обладает гораздо более обширными историческими и филологическими познаниями о пушкинской эпохе, чем Булгаков, и что это важнее и таких достоинств соавтора, как опыт драматурга и интуитивная способность представлять лица и события на сцене. Вересаев был готов играть в этом проекте роль консультанта-историка, однако ограничиваться ею не собирался[169]. Булгаков же считал Вересаева именно своим консультантом по вопросам истории. Вересаев относился к собственным «советам» столь же серьезно, как к «истории», и потому полагал,
