Вычисление Бога - Роберт Сойер

— В любом случае, насчёт моих взаимоотношений с Холлусом, я знаю только одно: он мне нравится, и я думаю, что нравлюсь ему. Говорят, жизнь без проверки не стоит того, чтобы её прожить; моя болезнь, рак, заставила меня проверить, что означает быть человеком, — сказал я и пожал плечами, понимая, что слова, которые сейчас скажу, люди редко произносят вслух. — И, думаю, это означает вот что: быть человеком означает быть хрупким. Нас легко ранить, и не только физически. Нас легко задеть и эмоционально. Поэтому, мой сын, когда идёшь по жизни, постарайся не ранить других. — Тут я помолчал и снова пожал плечами: — Вот и всё; вот тебе мой совет.

Конечно, этого было недостаточно, я это знал; никакими банальностями не восполнить утраченное десятилетие. Рики уже стал тем мужчиной, которым ему суждено стать... без моей помощи.

— И последнее, что я хочу тебе сказать, — закончил я. — Ричард Блэйн Джерико — никогда, слышишь, никогда и ни на секунду не сомневайся вот в чём: когда-то у тебя был отец, и он тебя любил. Помни об этом!

Я встал, выключил камеру и постоял в тиши кабинета, в моём святилище.

22

Озарение снизошло во сне. Без сомнения, идея возникла из-за записи, которую я оставил для Рики: идея о возможности для какой-то версии меня жить после смерти тела. Я был настолько взбудоражен, что встал с постели и направился вниз, чтобы попытаться вызвать Холлуса. Снова и снова постукивал я по двенадцатиграннику голографического проектора в надежде на визит форхильнорца. Но ничего не вышло; мне пришлось ждать появления Холлуса до следующего утра, когда он по собственной инициативе появился в моём кабинете.

— Холлус, — сказал я, как только изображение инопланетянина стабилизировалось, — думаю, я знаю, что закопано на мёртвых планетах, под ландшафтными метками.

Инопланетянин уставился на меня.

— Это не ядерные отходы, — сказал я. — Как ты сказал, там нет знаков радиационной опасности, к тому же на промежутках в миллионы лет на этот счёт нечего волноваться. Нет, они похоронили там нечто такое, что хотели сохранить навечно, а вовсе не то, от чего хотели избавиться. Именно поэтому кассиопейцы пошли так далеко, что остановили тектонические сдвиги на своей планете, взорвав свою же луну: они хотели быть уверенными в том, что их подземное хранилище никогда не уйдёт вглубь.

— Возможно, — согласился Холлус. — Но что именно они хотели сохранить столь тщательно, в то же время постаравшись отпугнуть всех от попыток это откопать?

— Самих себя, — сказал я.

— Хочешь сказать, это что-то вроде бомбоубежища? Сейсмическое прослушивание показало, что в хранилище на первой планете Мю Кассиопеи А места хватило бы лишь для очень ограниченного числа индивидов.

— Нет, нет, — сказал я. — Мне кажется, они все находятся там. Миллионы, миллиарды; какой бы ни была их популяция. Думаю, они подвергли свои мозги сканированию и загрузили себя в компьютерный мир — и «железо», генерирующее этот мир, машины, к которым они хотели закрыть доступ, — и теперь эти механизмы хранятся в глубине, под суровыми ландшафтами.

— Отсканировали... — произнёс Холлус левой речевой щелью.

— Сканер... — невнятно донеслось из правой.

— Но мы нашли только три планеты с искусственным ландшафтом, спроектированным на то, чтобы отпугнуть любопытных, — пояснил он, немного помолчав. — Другие планеты, которые мы посетили — третья планета Эты Кассиопеи А, вторая планета Сигмы Дракона и третья планета Грумбриджа 1618 — они просто покинуты.

— На этих трёх компьютеры могли запустить в космос. Или эти расы могли решить, что лучший способ избежать чужого внимания — вообще ничего не делать. Даже знаки предупреждения привлекают внимание; может, они решили спрятать свои машины без указания места.

— Но зачем целым расам идти на такое? — спросил Холлус. — Зачем отказываться от физического существования?

Для меня ответ был легче лёгкого:

— Сколько тебе лет? — спросил я.

— В земных годах? Сорок семь.

Это меня удивило. По какой-то причине я считал, что Холлус старше меня.

— И сколько ты проживёшь?

— Может быть, ещё восемьдесят, если сумею избежать несчастных случаев.

— Значит, типичная продолжительность жизни форхильнорцев — сто тридцать лет?

— Для женщин. Мужчины живут лет на десять больше.

— Значит, э-э-э... о господи!.. Значит, ты женщина?

— Да.

Я был поражён.

— Я понятия не имел. Твой голос — он довольно низкий.

— Таковы все голоса форхильнорцев, будь то мужские или женские.

— Думаю, я продолжу называть тебя «он», если ты не против.

— Меня это давно не обижает, — сказал Холлус. — Можешь продолжать в том же духе.

— Как бы то ни было, ты проживёшь в общей сложности сто тридцать лет, — продолжил я. — Что касается меня, сейчас мне пятьдесят четыре; если бы не аденокарцинома, я бы прожил ещё двадцать с чем-то лет, если не тридцать или все сорок.

Холлус пошевелил стебельками глаз.

— И на этом — всё! Но даже не будь у меня рака, почти все эти годы моё здоровье постоянно бы ухудшалось, — сказал я и, помедлив, спросил: — Форхильнорцы стареют элегантно?

— Поэт с нашей планеты однажды сказал: «Всё это — тускнеющие луны». Метафора, означающая почти то же, что и ваше выражение «чем дальше, тем хуже», с момента рождения. Тела форхильнорцев, как и умственные способности, со временем только ухудшаются.

— Ну, а если бы ты могла получить виртуальное существование? Если бы могла жить внутри компьютера? Если бы ты могла с пика своей юности оставаться вечно молодой, без какого бы то ни было ухудшения?

— Бессмертие всегда было мечтой моего народа, — признал Холлус.

— Как и моего. Фактически, многие проповедники обещают вечную жизнь, хотя и в другом смысле, — как приманку, награду за хорошее поведение. Впрочем, заметно улучшив продолжительность жизни системой здравоохранения, мы и близко не подошли к бессмертию.

— И мы не подошли, — сказала Холлус, — как и вриды. Но и они, и мы, мы все лелеем мечты на вечную жизнь.

— Несколько лет назад мы полагали, что совершили прорыв. Мы нашли способ приклеивать концевые участки на молекулы ДНК.

Хромосомы имеют на концах защитные участки, нечто вроде пластиковых наконечников для шнурков; при каждом делении хромосомы эти наконечники — их называют теломерами — укорачиваются. После достаточно большого числа делений наконечники полностью исчезают, и хромосома утрачивает способность к делению.

— Мы тоже сделали это открытие, почти сто лет назад, — сказала Холлус. — В лаборатории замещение теломеров может заставить отдельные клетки делиться без ограничения, но в целом организме это не проходит. Когда организм достигает критической массы клеток, деление либо останавливается после заданного числа — как если бы теломеры истончились, — либо деление становится неконтролируемым, и образуются опухоли.