Красные курганы - Валерий Елманов

– А ты не забыл, что Дания и ее король на особом счету у римского престола? – Вальдемар выложил на стол свой последний козырь. – Зачем тебе ссориться с Гонорием III? Он ведь может объявить крестовый поход, а ты сам говорил, что одного врага на юге уже имеешь. Так зачем тебе еще один, на западе?

– Ладно, я срежу еще десять. Но это последнее слово. Мои рати уже подошли к Риге, и место князя рядом с ними, так что я должен торопиться, чтобы догнать их. Ты пока подумай как следует. Если не согласишься на пятьдесят тысяч рязанских гривен, воля твоя. Так мне и скажешь. Я обиды на тебя не затаю, но и ты не обессудь. Взяв Ригу, я первым делом переговорю с купцами, и тогда как знать….

Уезжал Константин, добившись своего. Вальдемар, поразмыслив и поняв, что дальше торговаться смысла нет, наутро согласился выплатить всю эту колоссальную сумму. Более того, он даже дал добро на посредничество купцов, знакомых рязанскому князю, которые могли подыскать для датского короля банкиров посговорчивее, согласных взять относительно щадящий процент.

Спутники Вальдемара после долгой грызни между собой ко времени отъезда рязанского князя тоже дали согласие на выплату еще одиннадцати с половиной тысяч.

Словом, можно было считать, что двенадцать с половиной тонн серебра были в кармане.

Пришла пора пообщаться и с епископом Альбертом, однако до Риги Константин так и не добрался. Более того, рязанские рати прибыли туда не только без князя, но даже без верховного воеводы, которого Константин в срочном порядке вызвал в островной замок Гольм.

Глава 14

Третий заяц

Если мы промедлим хоть на миг,

То потеря будет на века.

Ждет тебя корабль и чаек крик

И Олега слава в облаках.

Цареград лукав. Остерегайся

Тайной смерти в пище иль вине,

На посулы льстивы не поддайся

И вернись с победою ко мне.

– Слушай, княже, ты совсем очумел. Отрываешь меня от дел, когда я уже почти готов взять Ригу, – не уставал возмущаться в княжеском шатре Вячеслав, – Я, конечно, понимаю, что ты у нас герой, одолевший самого датского короля, не говоря уже о прочей немецкой шелупони, но всему должен быть предел. Совесть-то у тебя где?

– Вопрос риторический, поскольку место ее расположения в человеческом организме учеными так и не определено, – мрачно заметил Константин. – Лучше сядь и послушай.

Вячеслав посмотрел на хмурое лицо друга и озабоченно спросил:

– Что-то серьезное?

– Очень серьезное. Настолько, что Ригу тебе, пожалуй, брать и не придется. Придется мне с ней самому управлятся, а вот…

– Ну, правильно, – обиженно загудел воевода. – Как крестоносцев долбать, так я, а как торжественно во взятый город на белом коне въехать – так это ты. А меня в ссылку, чтоб из твоего лаврового венка листочек случайно не стянул.

– Точно, – подтвердил Константин. – Именно в ссылку. Причем вместе с митрополитом и дружиной.

– Это ты на что намекаешь? – насторожился Вячеслав.

– На Царьград, как здесь иногда Константинополь называют, – просто, без изысков ответил князь.

– Совсем у тебя крыша поехала, – покачал головой воевода. – Ты бы хоть Прибалтику дал взять до конца. Опять же татары. Ты случайно про них не забыл?

– Я помню.

– А про пословицу насчет зайцев? Между прочим, Царьград твой – это даже не второй, а третий заяц. И вообще, к чему такая спешка?

– Да ты присядь, в конце концов, а то маячишь перед глазами, – повысил голос Константин, но тут же осекся и буркнул: – Извини. С таким обилием забот и впрямь крыша поехать может. Я и сам прекрасно понимаю, что не время сейчас, но вот какая штука выходит… – Он с тоской покосился на свиток, лежащий на столе подле большого блюда с фруктами.

Свиток ему из рук в руки передал гонец еще три дня назад, как раз когда Константин находился на подходе к Вендену. Пока князь прочитал его, пока уяснил всю важность изложенного, пока добирался до Риги – времени на то, чтобы все обдумать, хватило. Оставалось надеяться на то, что Вячеслав согласится с его доводами.

Послание отправил рязанскому князю протовестиарий[117] Иоанн Дука Ватацис,[118] один из приближенных императора Феодора Ласкариса и не просто муж его средней дочери Ирины, но и наиболее вероятный претендент на корону.

Написано оно было языком четким, сухим и деловитым, представляя собой всего лишь краткое изложение тех событий, которые произошли в Никее за последние полгода. Что-то типа обыкновенного отчета с небольшим анализом и попыткой прогноза грядущих событий.

Вообще-то это послание было уже третьим по счету. Первое привез с собой еще отец Мефодий, рукоположенный в сан епископа. Оно представляло обычный набор цветастых византийских приветствий – Ватацис прощупывал почву.

Ответом Константина Иоанн остался чрезвычайно доволен. Об этом можно было судить уже по второму посланию, смысл которого был значительно откровеннее: давай дружить и помогать друг другу. Правда, там тоже не говорилось ничего тайного: протовестиарий опасался, что письмецо попадет в чужие руки, и потому осторожничал. Да и ни к чему писать открыто – оба и без того хорошо понимали, что им нужно.

И вот пришло третье письмо. В нем Ватацис сообщал, что в декабре месяце здоровье константинопольского патриарха Мануила I Харитопула резко ухудшилось, после чего тот протянул всего месяц и скоропостижно скончался. Далее следовало предложение разделить глубокую скорбь, которую испытывает вся Никея в связи с его смертью.

Суть же послания заключалась в следующих строках, где Иоанн излагал свои предположения о том, кто займет опустевшее место. Из его догадок выходило, что патриархом будет избран епископ Герман, который в настоящее время является великим хартофилаксом.[119]

Именно за него, по всей видимости, проголосует весь синод, включая оставшихся членов «большой пятерки» – великого скевофилакса, великого эконома, великого сакеллария и сакеллия.[120] К тому же его кандидатуру активно поддерживает императрица Мария, жена Феодора Ласкариса,[121] так что его избрание можно считать предрешенным.

Более того, есть все основания предполагать, что, когда Константин получит это послание, избрание уже состоится и патриархом станет Герман II, человек деятельный и энергичный. Последнее особенно важно с учетом множества дел, скопившихся в последние годы в церковной канцелярии.

Ватацис предполагал, что новый патриарх не забудет и свою духовную дщерь – Русь, озаботившись немедленным назначением кого-либо из своих приближенных на освободившуюся должность киевского митрополита Матфея, почившего в бозе.

Кого именно? Одно время вроде бы предполагалось поставить на это место известного книжника Кирилла, но, похоже, планы Германа изменились и сейчас трудно предположить, кто поедет в Киев митрополитом.

Впрочем, конкретная кандидатура Константина не интересовала. Тут главным было другое – все труды по избранию епископа Мефодия неминуемо шли насмарку. К тому же тогда теряло смысл и введение на Руси патриаршества, ведь им должен был стать митрополит, а зачем рязанскому князю патриарх из греков?!

Да и как он еще поведет себя по отношению к рязанскому князю, а также к введению царского титула на Руси? А если он, елейно закатив глазки к небу, заявит что-то типа того, что царь – это тот же император, а иметь их двух на земле негоже, ибо он у православного мира должен быть только один, если не брать в расчет католиков. Да и вообще, мало ли что придет ему в голову?

О том же, что он непременно начнет возмущаться изъятием у храмов и монастырей сел с людьми, а также выводом из-под церковной юрисдикции судебных дел, каковое сулило уже в самом ближайшем будущем огромное умаление церковных доходов, и говорить не стоило. Уж это обязательно произойдет, равно как и то, что вся княжеская десятина станет полностью уходить на собственные нужды церкви, а на образование и просвещение – постольку поскольку.

Словом, все зависло на волоске, если только не попытаться опередить это назначение. Как? Да очень просто – взять Константинополь и преподнести его на блюдечке с голубой каемочкой в дар никейскому императору в обмен на собственного патриарха.

Вот только брать город надлежало немедленно. Не зря же то, что Иоанн Дука Ватацис передал через гонца на словах, звучало одновременно и угрожающе и предупреждающе: «Торопись, князь, пока урожай еще не собран. Как известно, с полей его собирать гораздо удобнее, нежели из чужого овина».

Понимать это надлежало так, что времени Константину отпускалось всего ничего – до середины лета, не больше.

Все это рязанский князь и постарался изложить как можно доходчивее своему другу.

Слушал Вячеслав, вопреки обыкновению, очень внимательно, не пытаясь перебить и вклиниться в княжеское повествование со своими шутками и прибаутками, хотя по-прежнему всем своим видом выказывал несогласие.