Последыш. Книги I и II (СИ) - Мах Макс

Так возник Новик[104] — крепостной остров, имеющий в нижнем основании вдоль речки Углы почти 380 метров длины, 300 метров — в верхнем основании вдоль Шексны и около 200 метров в глубину, которая на самом деле являлась высотой получившейся в результате трапеции. Огромная территория, окруженная водой и обнесенная по периметру двенадцатиметровой каменно-кирпичной стеной с пятнадцатью круглыми башнями. Внутри стен находились восьмигранная Медвежья башня, построенная позже, уже в конце XVII века цитадель[105] и кастель[106] — комплекс из трех укрепленных жилых корпусов замка, выстроенных в XVIII веке близ внешней — Речной стены. Громадный замок со множеством принадлежащих ему строений внутри стен и снаружи — близ двадцатисемиметрового крепостного моста через Углу. Сама-то речка, превратившаяся в заполненный водой ров, имела в ширину всего пятнадцать метров, но мост в крепость был построен через Низинку — озеро, образовавшееся при затоплении небольшого дола, находившегося почти посередине речного канала. А вот с другой стороны от крепости протянулся через Шексну стометровый каменный мост, но вел он не в сам замок, а в город, находясь под защитой Усть-Углы. Однако и сам этот мост был серьезно укреплен, имея свои собственные крепостные башни с запирающимися воротами по ту и по другую стороны реки.

С годами и веками, Менгдены превратили крепость и примыкающие к ней обширные территории в свое родовое гнездо, но самое любопытное, что Беров кром остался резиденцией Менгденов и тогда, когда они, возглавив Северную марку[107], стали еще и князьями Острожскими, у которых имелась и своя собственная резиденция — Замок Тарха[108], построенный в начале XVII века между берегами Финского залива и озера Сестрорецкий разлив. В Усть-Угле находилась и усыпальница их рода. Не было там только могил трех последних Менгденов — Карла, Сигурда и Хельги. И, вроде бы, какое дело Игорю Викентиевичу Бармину до этих совершенно чужих ему людей, но правда в том, что уже на подлете к Вологде его охватил такой непокой, такой душевный раздрай, какой мог случиться только у Ингвара Менгдена, возвращающегося на родину, на которой он никогда не бывал.

И в самом деле, если вдуматься, для него это чужая земля. Вологда эта — столица их родовых владений, или замок на Шексне — чужой дом. Места, где он не родился и не вырос, где никогда не жил, и потому не должен испытывать к ним никаких сантиментов. Ведь даже великие предки, и те были родней лишь этому телу, но не этому человеку. Однако случилось по-другому, и оказалось, что Род и Клан для него не пустые слова. Род Менгденов жив, пока живы он и Варвара, и клан они — дайте время, — восстановят тоже. А пока ему предстоял бой с единокровным братом императора Великим князем Андреем Северским.

Вообще, приглашение поохотиться на кабанов на землях, когда-то — и не так, чтобы давно, — принадлежавших графам Менгденам, но отнятых у них двадцать четыре года назад, граничило с оскорблением. Андрей подсуетился тогда и прибрал к рукам хозяйство уничтоженного рода. Карл Менгден — казнен, его сын Сигурд бьет киркой камень в медных шахтах близ Мангазеи[109], жена Сигурда Хельга сидит в тюремной камере в Шлиссельбургской крепости, а единокровный брат — сын Елизаветы Глинской штабс-капитан Петр Менгден умирает от тифа в каторжном госпитале. Правда, у Сигурда и Хельги осталась малолетняя дочь Варвара/Барбара, но поскольку взбешенный император мог приказать «прикопать» заодно и ребенка, ее объявил своей невестой Нестор Глинский — брат второй жены Карла Менгдена — Елизаветы. О том, что спустя какое-то время Сигурда и Хельгу сошлют на вечное поселение в заполярный Барентсбург, где у них родится сын — Игорь/Ингвар, никто тогда не знал и знать не мог. Да, если бы как-нибудь вдруг прознали, что с того? Земли и прочее имущество ценой в шестьсот семьдесят миллионов золотых рублей давно уже отжаты в пользу императорского племянника. Дело сделано, как говорится.

И вот по прошествии четверти века, Ингвар Менгден, которому возможно, вернут графский титул, но явно не отдадут назад все богатства рода, летит на конвертоплане своей бабушки — княгини Кемской, чтобы поохотиться на кабанов в окрестностях фамильного замка и на землях, которые захватил еще XIII веке его далекий предок Бьёрн Менгден по прозвищу Тяжелая рука. Что называется, ни добавить, ни убавить! И возникает вопрос: что это было? Чего добивается Андрей Северский? Хочет его оскорбить? Объявляет Менгденам войну? Или, может быть, это фронда перед единокровным братом-императором? Типа, ты его, может быть, простил, а все равно владения Менгденов мои.

«Что ж, поживем — увидим», — решил Ингвар и посмотрел в иллюминатор.

Они как раз пролетали над каким-то городом, стоящим на берегу довольно большой реки.

«Ярославль или Рыбинск? — прикинул он, рассматривая покрытые густым лесом берега реки. — Река похожа на Волгу. Но это верховья, а здесь на Севере до хрена и больше больших рек…»

В любом случае, пейзаж притягивал взгляд. Под послеполуденным солнцем искрилась вода в реке и озерах, темнели лесные гущи, открывались взору широко раскинувшиеся пашни, городские окраины, мосты через Волгу, деревеньки, монастыри и замки по обеим ее берегам.

— Посадка через сорок минут, — сообщил пилот, вышедший в салон к единственному своему пассажиру. — Садимся в аэропорту Маега. Передали, что вас встречают.

— Отлично! — кивнул Ингвар.

«Встречают, значит или уважение оказывают, или наоборот».

Воевать не хотелось, но могло случиться, что придется, если, конечно, не убьют сразу.

Об этом стоило бы подумать, но, как ни странно, совершенно не хотелось. Предпочтительнее было бы о чем-нибудь помечтать. О Лене Збаражской, — нагой и страстной, о задумчивой Варе Глинской, о деловой и таинственной Ие Злобиной или об Ольге с ее наведенными снами. В общем, о женщинах и сексе. Но голова отказывалась работать, думать или мечтать. Так и досидел бы, наверное, в зыбкой полудреме до самого аэродрома Вологды, но случилось странное. Его вдруг торкнуло. Лучшего слова не подберешь. Разве что, «коротнуло», потому что ощущения были близки к тому, как если бы Бармина приложило током. Сильный разряд, но без судорог и прочей пиротехники. Зацепило, но как-то так — без физических последствий. А сразу за тем, после того, как «торкнуло», пришло тепло. Сначала легкое, почти неощутимое. Потом чуть сильнее, и еще. И так мелкими скачками дошло постепенно до настоящего жара. Ингвара даже пот прошиб. Но длилось все это действо недолго. Секунды, — ну, в крайнем случае, минуту, — не более, хотя Бармин прочувствовал весь этот цикл от и до, с начала и до конца, четко различая при этом отдельные этапы прихода.

Когда-то давно, еще в советское время, один любознательный студент по фамилии Бармин нашел в институтской библиотеке дореволюционные журналы по психологии. Возможно, это были «Вопросы философии и психологии» или что-нибудь другое, не суть важно. Важно, что в одной из журнальных тетрадей Ингвар, — тогда еще Игорь, — нашел отчет ученого медика о трипе, который тот пережил, приняв дозу кокаина. Хотя, возможно, это был морфин, другого в то время все равно не было. Кроме, травки, разумеется, но это баловство не для господ. Так вот, все стерлось за давностью лет, но вот что осталось в сухом остатке: педантичное описание своего психоделического опыта. Вот и с Ингваром сейчас случилось нечто весьма похожее: путешествие из ниоткуда в никуда, каждый момент которого он прожил, прочувствовал и оценил по достоинству. Не знал он пока только того, что это было. Однако же факт: встряхнуло его не по-детски, так что по трапу конвертоплана он спускался буквально новым человеком. Сила кипит в крови, разум чист и ясен до прозрачности, как родниковая вода, и внутренняя энергия бьет через край. Еще немного и польется из ушей. Однако приходилось думать о другом.