Сборник критических статей Сергея Белякова - Сергей Беляков

Откроем еще раз “Дневник неудачника”. Вопреки распространенному мнению, Лимонов удивительно постоянен в своих воззрениях, не политических, а эстетических. Эстетика для Лимонова куда важнее идеологии: “Эту цивилизацию нужно разрушить везде на Земле — и в России, и в Китае, и в Америке. <…> Мы не отвечаем на вопрос, что мы построим на освобожденном месте. Мы говорим- „наша цель — разрушение”. Не до основания, как в Интернационале-песне поется, а ниже, с корнем, без остатка, до пыли, как разрушали древние города победившие, и плугом после прошлись”. Это не политика, политиков с такими политическими программами не бывает, даже анархисты не напишут такое, это эстетика — эстетика разрушения. На протяжении многих лет

Лимонов будет повторять и развивать эти идеи, обновляя образный ряд, но не меняя сути: “Самые интересные книги, конечно, подрывные. Взрывающие общество… Вот какие книги нужно писать. Чтоб взрывался этот большой горшок над нами, защищающий человека, а за ним никакой лучезарной синевы- черное небо и планета Сатурн летит огненной дисковой пилой, и вид ее ужасен”.

Сражение ради сражения, не ради победы, не во имя строительства нового мира, нового общества. Нет иных целей, кроме разрушения. И в этом Лимонов напоминает… Литкина. В романах Проханова каждый воин сражается во имя великой цели: Кудрявцев исполняет приказ и мстит за погибших товарищей, Пушковы сражаются во имя мистической Русской Победы:

“— Ты спрашиваешь, за что мы воюем? <…> Не за банкиров с их алмазными перстнями… Не за прихоть политиков, которые на наших костях добывают себе власть… Не за нефть, которую гонят за рубеж олигархи <…>. Воюем за отдаленную, будущую, постоянно у нас отнимаемую Победу <…>. Каждый век Россия в кровавых боях одерживает великую Победу, сохраняет свой Русский Путь”.

Шамиль Басаев стремится изгнать с Кавказа русских, которые “разрушили общий дом, изуродовали жизнь народов. <…> подключили огненную энергию Кавказа к своим чахлым пространствам, ленивому населению, сонной тусклой истории. <…> напитали нашей горячей кровью холодные души своих поэтов”.

И только у Литкина нет другой цели, кроме самой войны, так же как и у Лимонова. Но если Литкин (и, разумеется, его создатель) любуется войной, фиксирует войну своей телекамерой, то Лимонов, сам разрушая мир, создает “красоту разрушения”, питает эстетику зла, эстетику войны. Война не средство, она — сама цель и даже сама жизнь.

Если бы природа не наградила Лимонова литературным даром, он имел бы хорошие шансы стать “солдатом удачи”, наемником (служба в государственных вооруженных силах была бы для него скучна). У этого писателя душа человека войны, душа кшатрия.

“Бхагавадгита” начинается с того, что царь Арджуна не захотел участвовать в братоубийственной войне, предпочитая лучше просить подаяние, чем убивать близких ему людей. Но Кришна, его родственник, служивший в сражении колесничим, устыдил Арджуну, напомнив ему о предназначении царя-воина: “Приняв во вниманье свой долг, не нужно тебе колебаться, // Ведь для кшатрия лучше нет ничего иного, чем справедливая битва…” (“Бхагавадгита”, 2, 31). При этом и понятие “справедливость” здесь не является ключевым. Сражаться нужно не ради победы, а ради самого сражения (см. “Бхагавадгита”, 2, 38). Кришна считается образцовым кшатрием, рафинированным, кристаллизованным образом воина.

Конечно, идеал кшатрия шире, нежели образ человека войны, да и складывался он в другой стране, в другом обществе, в другую эпоху. Но психологические и этические, а до известной степени и эстетические установки человека войны сходны на протяжении столетий и даже тысячелетий.

Проверим еще раз наши выводы. Для человека с романтическим складом души всегда важен герой, образец для подражания, идеал. Лимонов охотно рассказывает о своих кумирах. Откроем его книгу “Священные монстры”. Книга сама по себе любопытная. Из нее читатель узнает, что Пушкин писал для календарей, что Николай Гумилев — протофашист и что это очень хорошо, что Гитлер — художник и человек искусства и еще много фирменного лимоновского эпатажа. Но я искал в книге другое. Кого из писателей любит Лимонов? Кто ему импонирует?

Ну конечно же, Ницше, Савинков и Николай Гумилев. Ничего интересного, Лимонов-вульгарис: “„Воспоминания террориста” (книга Савинкова. — С. Б.) глубже и мощнее <…> чем все тома Достоевского”. Звучит дико, но поклонников Лимонова не удивит. Книгу я читал не по порядку, а листал, выбирая самое интересное. И, как это иногда случается, уже собираясь отложить ее, нашел нечто любопытное: оказалось, у Лимонова есть любимый русский писатель. Да какой! Николай Васильевич Гоголь! И есть любимое художественное произведение: “Выдающимся исключением в творчестве Гоголя является отличный, здоровый, полный воздуха, запаха травы, горилки, отваги, крови и казацкого пота „Тарас Бульба”. Повесть эта, может быть, лучшая во всей русской литературе. (Каюсь тотчас и отбрасываю „может быть”, лучшая!)”. Ну, конечно, чуть ли не самое кровавое произведение русской классической литературы, в известной мере — уникальное, и его уникальность почувствовал Эдуард Лимонов. А ведь Гоголь описал как раз людей войны, не рафинированных, не читавших Селина и Сартра, да и Псалтыри тоже не читавших, но зато настоящих, подлинных. Я давно не перечитывал “Бульбу”, хоть и любил его еще с детства. Но тут представился хороший повод перечитать. Признаюсь, только теперь я начал понимать, как сказал бы Солженицын, истинный, богатырский смысл повести Гоголя. Поход на поляков — сюжетное ядро повести — носил, извините, учебный характер. Слух о том, что ксендзы запрягают в таратайки православных христиан, а “жидовки шьют себе юбки из поповских риз”, был только поводом к войне. А причина вот:

“— Что, кошевой, пора бы погулять запорожцам?

— Негде погулять, — отвечал кошевой <…>

— Как негде? Можно пойти в Турещину или на Татарву.

— Не можно ни в Турещину, ни в Татарву <…>.

— Как не можно? Как же ты говоришь: не имеем права? Вот у меня два сына, оба молодые люди. Еще ни разу ни тот, ни другой не был на войне, а ты говоришь — не имеем права <…>. Так, стало быть, следует, чтобы пропадала даром козацкая сила <…>. Так на что же мы живем, на какого черта мы живем?..”

Теперь я уже не дивился тому, что Лимонов в ряду “священных монстров”, где-то между Борисом Савинковым и Оскаром Уайльдом, нашел место для Робера Денара. Денар не поэт, не философ, не политик. Он даже не революционер, как Че Гевара, не борец за свободу. Он — наемник, солдат удачи, который продавал африканским диктаторам за твердую валюту свою “шпагу”, точнее — свою базуку, винтовку или что-нибудь в этом роде. Впрочем, воевал не столько за деньги, сколько из “любви к профессии”. Искатель приключений, авантюрист. Для Лимонова Денар — “архетип воина”.

Знакомством с Денаром Лимонов гордится, как и дружбой с сербским полевым командиром Арканом, одиозным даже в глазах сторонников Ратко Младича. Хаттаб для Лимонова — романтический герой, он сравнивает его с пиратом Сильвером, героем Стивенсона. Террористы, уничтожившие башни всемирного торгового центра, — “анонимные герои”, “воины”.

Мало родиться человеком войны, надо дождаться своего часа, дожить до него, не упустить свой шанс. Лимонов опоздал с эмиграцией. В Париже 1968-го он бы нашел себя. Несколько запоздал он и с возвращением на родину. Эпоху наивной демократии 1989–1992, когда ярко окрашенные (а у него и псевдоним ярко-желтый) политики имели успех, он переждал за рубежом. Первая половина девяностых выдалась интересной, но войны на постсоветских просторах приутихли, Балканы наскучили, и Лимонов нашел новое поле боя — политику. Политические убеждения Лимонова одновременно эклектичны и цельны. Он восхищается то фашизмом (особенно выделяя его футуристическую составляющую), то европейским традиционализмом Юлиуса Эволы. То хвалит аристократизм и любовь к иерархии у идеологов Традиции, то одобряет уравнительность у фашистов и левых революционеров. Лимонов не фашист, не националист, не коммунист, но ему импонирует все, что несет в себе разрушение: “…мне страстно нравилось идти через мост к Кремлю над Москвой-рекой впереди колонны под нашими чудесными страстными кровавыми знаменами”. Поскольку традиционалисты, фашисты, нацисты и ультралевые коммунисты так или иначе отрицают современную цивилизацию, то Лимонову все они симпатичны, он охотно подпитывается их “энергиями”, обогащает идеологию нацболов чужими идеями, но лишь в том случае, если эти идеи несут разрушительный потенциал. Он не прочь использовать и либеральные идеи, если они направлены против существующего порядка. России в 1991 году “нужна была кровавая либерально-демократическая революция”, — пишет он.