Красный ветер - Петр Лебеденко

И тут он увидел еще двух «хейнкелей», идущих наперерез и явно готовящихся к атаке. Вот они перестроились, один из них слегка ушел в сторону, для того, пожалуй, чтобы зайти слева, а другой продолжал идти прямо, в надежде, что, когда их курсы пересекутся, он откроет огонь по кабине Павлито или по мотору. А «рыжая лиса» уже снова пристраивалась в хвост, и снова у нее было преимущество в высоте, а значит, и в скорости…

Попал, попал Павлито в ловушку. Захлопнулась она, никуда ему теперь не уйти. Конечно, он будет драться до конца, но сколько у него шансов выйти из этой драки живым? Кажется, никогда в своей жизни он так остро, так беспощадно не чувствовал одиночества, как сейчас. Вот оно какое, большое небо Испании, а его, Павлито, загнали в угол, оставили ему небольшой клочок, и в этом клочке — он один. Он один и его враги, которые уже предвкушают легкую победу. Облизываются, наверное, как волки, готовые перегрызть горло своей жертве.

Они пошли в атаку сразу втроем: «рыжая лиса» сверху, а те двое — справа и слева. И огонь открыли почти одновременно. «Рыжая лиса» била по кабине, Павлито это видел, а левый и правый «хейнкели» стреляли каждый под углом, беря машину Павлито в перекрестие. Все они стреляли с очень дальней дистанции, Павлито это тоже видел и, хотя он страшно рисковал, все же до поры до времени ничего не предпринимал, продолжая лететь по прямой, делая вид, будто понял, что уже обречен и не видит для себя никакого выхода. А потом неожиданно положил машину на крыло и глубоким скольжением пошел вниз, почти к самой земле, надеясь этим маневром уйти не только из-под огня, но и вообще уйти от преследования.

Земля приближалась с сумасшедшей скоростью. Павлито следил теперь только за ней, фашистов он уже не видел. Наверное, они его потеряли, с надеждой подумал он. И несказанно обрадовался. Сейчас выведет свой «ишачок» из скольжения, снова наберет высоту, и, если встретит кого-нибудь из этих «волков» и «рыжих лис», тогда они посмотрят, на что способен русский летчик Павлито.

«Ишачок» вздрогнул и, будто чирок с подбитым крылом, стал заваливать влево: в крыле зияло несколько дыр, и Павлито почудилось, что он слышит, как свистит в этих пробоинах ветер. И вначале не «рыжую лису» увидел Павлито, а тень ее на земле, быструю черную тень, прыгнувшую с одного зеленого холма на другой и еще раз прыгнувшую куда-то, может быть, на подраненный самолет Павлито. А потом он увидел и фашиста в кабине «хейнкеля», промчавшегося так близко от «ишачка», что можно было поразиться, как они не столкнулись. За фонарем кабины «рыжей лисы» Павлито успел различить лицо фашиста, кажется, оно не выражало ни страха, ни тревоги, ни зла: фашист просто улыбался, как улыбается удачливый охотник, когда ему удается подстрелить редкую дичь в присутствии других, менее удачливых охотников.

«Рыжая лиса» промчалась слева, а справа бил из пулемета «хейнкель», бил длинными очередями с дальней дистанции. И все время мазал. Не очень удачливый охотник: наверное, он люто завидует своему приятелю, если, конечно, видел, как тот ударил по левому крылу «моски».

Третьего «хейнкеля» Павлито не видел. «Может быть, — подумал он, — фашист отстал, — или у него кончились патроны, и он ушел на базу, а может, где-то в сторонке наблюдает за тем, как работают его друзья, и сам готовится нанести удар? Но и этих двух достаточно, — горько усмехнулся Павлито, — чтобы меня прикончить… Не дают, сволочи, передышки, клюют и клюют…»

«Рыжая лиса» и второй «хейнкель» проскочили вперед. Павлито сделал боевой разворот и тут же впереди себя и чуть выше увидел наконец третьего «хейнкеля». Оказывается, тот шел, все время сзади, ожидая, наверное, своей очереди. Павлито без промедления поймал его на прицел и нажал на гашетку. Все его чувства, вся воля, вся ненависть и надежда сошлись, как в фокусе, на желании уничтожить противника, не промазать, не дрогнуть, не дать тому времени опомниться, произвести какой-нибудь неожиданный маневр и уйти из-под огня. Павлито прекрасно понимал: «рыжая лиса» и тот, второй «хейнкель» наверняка уже тоже развернулись и идут на него в атаку — не дураки же они, чтобы не поживиться! Но сейчас ему было на них наплевать: пусть будет что будет, для него, Павлито, главное — не упустить вот этого!

«Хейнкель» загорелся в тот момент, когда Павлито с отчаянной решимостью рванул свою машину прямо навстречу — лоб в лоб — фашисту. Все равно они не выпустят его живым, эти трое, все равно рано иди поздно прикончат, так лучше уж с музыкой. А когда он увидел вырвавшийся из-под капота «хейнкеля» клок пламени, когда он промчался мимо и словно бы почувствовал на своем лице жар близкого огня, и потом, когда, взглянув вниз, увидел падающий на землю дымный факел, Павлито дико закричал. Так, наверное, кричали индейцы, поразив томагавком или отравленной стрелой жертву, — выплеснувшийся восторг, скопившаяся ненависть.

Далеко внизу раздался взрыв. Павлито его не слышал, но ему показалось, что он почувствовал его каждой клеткой своего тела. Это был первый салют первой его победы. Будут ли еще такие победы, или ему, Павлито, суждено быть сбитым — сейчас это не имело значения: он считал, что теперь смыл с себя позор слабодушия, и душа его чиста, и никто теперь не вправе в чем-либо его обвинить. Он и сам теперь не станет обвинять самого себя даже перед смертью: русский летчик Павлито выполнил свой долг до конца.

Между тем оставшиеся «хейнкели», вслед за ним развернувшиеся на сто восемьдесят градусов, уже готовились к новой атаке. Гибель собрата, видимо, ошеломила: они ведь считали бой уже выигранным, и то, что летчик-фанатик на русском истребителе до сих пор не погребен под обломками своего самолета, — дело случая. Они, собственно говоря, до сих пор играли с ним, как дети играют в кошки-мышки. Но вот теперь… Теперь эту опасную игру надо кончать: слишком дорого она им обошлась. К черту! Они догнали его, отрезали ему путь к бегству, и он закрутился в кольце пулеметных трасс, он отчаянно огрызался, но машина его была вся изранена и с каждой секундой теряла силы… Однако на что он мог надеяться? На чудо? Откуда же оно могло прийти?..

Из-под капота выбивало масло, и оно, взвихряясь, кровавыми мелкими каплями падало на фонарь кабины — летчик Павлито терял зрение, слеп, ему все труднее становилось наблюдать за теми, кто уже озверел и бросался на него со всех сторон, не давая ему передышки.

И когда один из «хейнкелей» допустил ошибку и случайно подставил борт своей машины, Павлито рванул «ишачок» поближе и, припав к прицелу, нажал на гашетку. И опять, как недавно, все его чувства сошлись в одном фокусе — в неистребимом желании увидеть огонь, дым и падающий на землю факел.

Но пулеметы молчали.

Пулеметы молчали — стрелять было нечем.

Павлито горько усмехнулся: значит, конец?

Денисио едва ли мог вспомнить, в какой момент он потерял из виду Павлито. Он хорошо видел его во время атаки на «юнкерсы», он мысленно даже похвалил Павлито за ту стремительность, с которой тот бросился в круговерть разыгравшегося боя, а когда вместе с Хуаном Морадо пошел на «хейнкелей» и потом снова они ударили по уже рассыпавшемуся строю бомбардировщиков, Павлито рядом не было.

Первым желанием Денисио было вырваться из боя и осмотреться: он почему-то был уверен, что Павлито находится где-то совсем рядом, может быть, дерется не на равных с налетевшими на него «хейнкелями». Успеть к нему на помощь, сделать для него все, что возможно, — ни о чем другом Денисио думать не мог. Ему казалось, что и Хуан Морадо тоже думает об одном из своих ведомых и сейчас хоть на короткое время выйдет из боя и увлечет за собой Денисио, — его, конечно, не могла не беспокоить судьба Павлито.

Мексиканец действительно сложным маневром оторвался от трех неизвестно откуда навалившихся на него «фиатов», даже не пытаясь вступить с ними в драку. Денисио не отставал. Может быть, для того, чтобы прикрыть командира эскадрильи, к ним приблизился «девуатин» Арно Шарвена. «Фиаты» отвернули — наверное, такое соотношение сил их не устраивало.

Однако надежды Денисио не оправдались: Хуан Морадо и не думал искать Павлито. Он видел, что несколько «юнкерсов», сбившись в кучу, упорно шли к Мадриду. А Хуан Морадо готов, наверное, потерять всю эскадрилью, но не дать возможности бомбардировщикам сбросить на город хотя бы одну бомбу. Для него это было главным, и если бы было можно, если бы это помогло, он прикрыл бы Мадрид своим собственным телом.

И не только потому, что он получил такой приказ от командира полка Амайи, а тот получил его от командующего авиацией Сиснероса. Еще накануне в полк приезжал Хосе Диас и, собрав весь командный состав, сказал:

— Мадрид, несмотря ни на что, выстоит. Но вы, летчики, должны облегчить страдания мадридцев. Каждый день, каждую ночь люди гибнут под развалинами домов, на улицах, на площадях: фашистские бомбы не щадят никого — ни солдат, ни женщин, ни детей. Коммунистическая партия призывает вас, требует от вас, просит вас: закройте дорогу на Мадрид фашистской авиации! Пусть великие слова «Но пасаран!» станут для вас боевым кличем!