Фронтовые записки - Владимир Каменев

Тронулись в путь колонной по одному. Дошли до траншей. Поворачиваем по тропке влево, к деревне. Лейтенант Иванов вторично предупреждает, что слева и справа тропинки заминировано, надо идти осторожно, не оступаясь.

Из куста выходит боец батальона. Спрашивает пароль, предупреждает: “Впереди наших нет, немцы”. Пароль “Москва” называет Иванов. Часовой сообщает отзыв. В голове колонны идут минёры, за ними лейтенант Иванов, затем помначштаба. Я иду пятым. В хвосте колонны — Мамонов, он явно трусит.

До ледяного вала, опоясывающего Князево, восемьсот метров. Тропинка вьётся по опушке вдоль редких сосен и молодняка. Идём молча, временами останавливаемся, слушаем. В деревне идут какие-то строительные работы. Слышен шум, звук пилы и падающих брёвен, громкие возгласы и отрывочные фразы на немецком языке.

Всё ближе и ближе. Видны пулемёты, высунувшиеся из амбразур ледяного вала. Мы уже ползём, слились со снежной тропкой в своих грязно-белых масккостюмах.

На пути — занесённая снегом молодая ёлочка. От неё тропинка идёт прямо к валу. Это — последние двести метров.

Под ёлкой лейтенант Иванов и два минёра что-то задержались. Все остановились, ещё плотнее к земле прижались. Только головы чуть шевелятся, поднимаясь над тропкой. Иванов знаками предлагает мне приблизиться. Обхожу осторожно помначштаба, подползаю к ним.

— Вот, — говорит Иванов, — дальше идти нельзя. Вправо отсюда, — он показывает рукой на густо растущий молодняк, — будет командный пункт батальона. Вам, артиллеристам, рекомендую обосновать наблюдательный пункт под этой ёлкой. Только учти, что впереди вся дорожка простреливается, она под кинжальным огнём из пулемёта. Впрочем, лучшего места для ПНП ты здесь не выберешь.

Я осматриваю местность. Скверное место для ПНП! Живым отсюда во время боя не выйдешь. И много ли, прижавшись к земле, увидишь?..

Лейтенант Иванов продолжает о чём-то шёпотом переговариваться с минёрами. Беззвучно спорят. Через минуту-другую они уже ползут вперёд по дорожке. Минёры опять впереди. Я продолжаю изучать и запоминать местность, осторожно высовывая голову из-за ёлки.

Внезапно взрыв сотрясает воздух, вырывается пламя, и первый минёр как-то переворачивается в воздухе и тут же падает со стоном в снег.

Неожиданность пугает. Инстинктивно поворачиваю обратно и вижу, что все уже повернули и уползают. Впереди улепётывает, поднявшись в рост, Мамонов.

Второй взрыв следует за первым. Неужели немцы бьют по дорожке из миномёта? Сзади кто-то громко кричит истошным голосом. Невольно оборачиваюсь. Вижу искаженное злобной гримасой лицо лейтенанта Иванова, властно знаками приказывающего мне остановиться и подползти к нему.

Сообразив, делаю такое же страшное лицо и заставляю остальных остановиться и приблизиться.

— Разве можно оставить здесь своих, раненых?! — говорит лейтенант Иванов. — Бери оружие, тащи его на спине, скорее!

— Что случилось? — спрашиваю я, но без слов понятно. У минёра волочится по снегу нога с оторванной ступнёй и с торчащей открытой костью. Он громко стонет, даже кричит от боли.

— Тише ты, тише, замолчи сейчас же, — властно шипит Иванов, передавая мне раненого и его автомат, а сам ползёт к оставшемуся впереди, почему-то молчащему минеру.

Я, приподнимаясь, тащу раненого. То встаю, согнувшись, то двигаюсь на коленках. Тяжело одному, очень неудобно. Ко мне подползают, наконец, остальные, забирают его у меня.

А я уже увлекся — отдаю его и спешу обратно к Иванову, вытаскивать второго.

Шум у немцев прекратился, они заметили нас, наблюдают. Вижу, что прямо на нас смотрит голова какого-то немца в очках.

— Бери его, — передаёт мне Иванов раненого, лежащего на спине и закинувшего за голову сцепленные руки с зажатым уже в них поясным ремнём. У него тоже на левой ноге нет валенка, тоже оторвана ступня и торчит кость из штанины.

Мимо меня проползает вперёд помощник начальника штаба с автоматом. Немцы увидели, вероятно, только нас четверых, хотят окружить, живыми взять, не стреляют, переходят через ледяной вал. В голове стучит, мысли проносятся, как птицы, разрезающие воздух.

— На своих подорвались, сукины дети, — говорит Иванов, маскируясь в снегу с автоматом и уже сосредотачивая всё внимание своё на фигурах в тёмно-зелёных куртках. — Скорее, скорее тащи его!..

— Нет, не на своих, это немецкие мины, я знаю, свои ставил дальше, — говорит минёр, когда я тащу его, выбиваясь из сил. Самому понятно, что нужно скорее!

Ко мне подползают лейтенанты-миномётчики. Один забирает оружие. Другой начинает тащить раненого минёра вместе со мною. Неудобно, тяжело, вспотел я весь, но заметно легче стало.

Теперь сзади нас из снега высовываются две головы в стальных зеленоватых касках. Это прикрывают наш отход лейтенант Иванов с помначштаба.

Короткие очереди из автомата режут слух, и я оглядываюсь. Лейтенант Иванов прижимает немцев к земле этими очередями, заставляет их в снег ложиться.

И снова на двадцать-тридцать шагов отползли две головы в касках, снова сидят на одном колене, снова очереди из автоматов.

Немцы описывают большую дугу, охватывая нас, — должно быть, минное поле обходят.

— Дайте закурить, братцы, смерть как курить хочется, — говорит минёр.

Он много терпеливее того, первого, чьи вопли ещё доносятся до нас, хотя утащили его уже далеко. Он даже не стонет, лежит спокойно, только кровавый след на снегу остаётся.

— Сейчас не до куренья, — говорим ему.

Солнце садится за вершину леса. Кажется, немцы отказались от попытки окружить и захватить нас. Просвистели прощальные пули. Оглядываясь назад, каждый раз вижу две сидящие на коленях фигуры в касках с автоматами. Чем дальше ползём, тем ближе к нашим, к передовому посту батальона. На сердце становится спокойнее. Вот и лошадь с волокушей, выведенная уже из зарослей, где стоят противотанковые пушки.

— Сегодня четверг, через два дня пасха, — задумчиво вспоминает почему-то минёр и снова просит курить.

Кто-то свёртывает ему цыгарку.

Трогаются в путь волокуши с ранеными. Быстро идут рядом с ними ездовые.

Лейтенант Иванов из шалаша близ пушки докладывает о случившемся по телефону командиру батальона. Тот приказывает повторить разведку. Иванов доказывает бессмысленность её в этих условиях, спорит. Мы ждём окончания разговора, утаптывая снег и вполголоса рассуждая. Нервное напряжение снято, остались физическое изнеможение и слабая дрожь во всём теле, которых не замечал раньше.

Стемнело, когда я, уставший и физически, и морально, заполз в шалаш. Там у костра грелись капитан Фокин и комбатр Калугин. Я рассказал им о результатах разведки, о подорвавшихся на минах минёрах, о том, что нет там хорошего места для наблюдений. Рассказал, как подползли мы к оборонительному рубежу немцев, о ёлке, что расположена от него метрах за двести.