Бессмертный - Трейси Слэттон

А там вместо знакомой комнаты Гебера с игривым дымком и бурлящими диковинками меня встретила пещера. Она была каменная, сырая и темная, из нее несло пометом животных и затхлым, спертым воздухом. У входа пришлось пригнуться. Я остановился, и впереди мелькнул край знакомого багряного плаща. Мгновенно узнав его, я ощутил прилив злости. С длинной палкой от расколовшихся носилок я ринулся вслед за красным плащом. Я бежал по лабиринту низких тоннелей, со стен которых капала вода, и наконец прижал одетую в красное фигуру к стенке. Я взмахнул острой палкой, и он обернулся. Его лица я разглядеть не мог — оно скрывалось в тени под роскошным красным капюшоном. Но он отразил удар мечом. И меч этот был необычным. Это был один из тех дорогих мечей, какие делают на севере. Меч благородного вельможи, какие носят на поясе знатные господа, обладающие несметным богатством, семьей, друзьями, именем и домом. И мы сразились — моя деревяшка против его сверкающего меча, пока меч не застрял в дереве, и, вместо того чтобы отступить назад, я сделал выпад. Индженьо, о котором напомнил мне Джотто в тот далекий день перед церковью Санта Мария Новелла, а каждое слово Джотто я запоминал раз и навсегда. Мой противник в красном плаще не ожидал такого выпада и зашатался, тщетно пытаясь выдернуть меч из деревянной палки. Я взмахнул левой рукой и изо всей силы вонзил зазубренный конец палки ему в горло. Он закашлял и выпустил меч, его оружие вместе с палкой оказалось у меня в руках. Меч упал наземь, и я вонзил острый конец палки глубоко ему в грудь. Хлынула кровь, и мой противник упал — сначала на колени, а потом ничком на пол. Я пинком перевернул его вверх лицом и пнул еще несколько раз, давая выход своей ярости. Я наклонился и сорвал красный капюшон, который был сшит из самой тонкой шерсти, какую мне только приходилось держать в руках. Я едва не вскрикнул, потому что лицо, смотревшее на меня остекленелыми глазами, принадлежало не Николо. Это было мое лицо.

Пока я стоял как вкопанный, клубы серого дыма, наполнившие пещеру, поползли и рассеялись. Вокруг меня снова возникла комната Гебера, но на столах не было ничего, кроме свечей, и только на одном стоял перегонный куб. За спиной у меня стояли бок о бок Гебер и Странник. Вместо привычной одежды — черного балахона Гебера и грубой туники Странника, подпоясанной бечевкой, — на обоих были белые лукки.

— Пора тебе познакомиться с философским камнем, — сказал Гебер.

— Не вижу никаких камней, — обернувшись, ответил я.

Каменная пещера, которую, мне казалось, я видел, исчезла!

— Это не вещественный камень, — с упреком возразил Гебер и для пущей убедительности ударил кулаком по ладони.

— Тогда почему вы зовете его философским камнем? — спросил я.

— Это символ превращения, вот почему! Внимание! Тебе предстоит посвящение в благородное звание!

— Посвящение? Мне? — горько усмехнулся я. — Бродяжке с улицы, блуднику, убийце?

— Знаю, у тебя впереди еще долгий путь, — согласился Гебер голосом, в котором слышалась усталость. — Но ты уже готов, а у меня осталось мало времени.

У него на щеке вырос новый бубон, а под живыми глазами синели круги. Я понял, что чума постепенно изнуряет его.

— Пути космоса величественны, — добавил Странник. — Ты жених, идущий навстречу свету. Твое тело окрепло, и теперь настало время укрепить твою душу, чтобы объять этот свет.

— О чем вы толкуете? — спросил я, поглядывая то на одного, то на другого. — Наконец-то решили научить меня превращать обычный металл в золото?

— Имя Божье преображает все, — торжественно ответил Странник.

— Сначала — священный брак, — сказал Гебер и вытянул руки.

В одной была обычная свеча из пчелиного воска, в другой — серебряный кубок с выгравированным на нем перевернутым деревом, плоды его были сплетены в единую сеть.

— Стихия огня умножает. Чаша наполняет и опустошает.

Он вложил оба предмета мне в руки и жестом приказал следовать за ним. Я подошел с ним к столу, на котором стоял один из его огромных перегонных кубов. Он выдернул с моей головы несколько волосинок. Я ойкнул, но он не обратил на это внимания и оторвал у меня кусочек от сломанного ногтя. Пробормотав «В реторту!», он вынул пробку из бурлящего сосуда и осторожно бросил в кипящую жидкость волосы и ноготь.

— Что вы делаете? — спросил я.

— Есть четыре мира бытия: эманация, творение, форма и действие, — ответил Странник.

Он встал рядом со мной и начал, раскачиваясь, нараспев читать заклинание на непонятном мне языке. Затем произнес:

— Мы видим узор, но наше воображение не может представить создателя узора. Мы видим часы, но не можем узреть часовщика. Человеческий разум не в силах представить четыре измерения. Как он может представить Бога, перед которым тысяча лет и тысяча измерений — одно целое?

— Я могу представить смеющегося Бога и думаю, сейчас он как раз смеется, — смущенно ответил я и поставил на стол свечу и чашу.

Я оглянулся на дверь, но она была закрыта, и даже полоска света не проникала туда, где должна была находиться щель. Вместо нее появился циферблат горологиума,[72] новоизобретенного механического устройства. Такие в последние годы появились на башнях Флоренции, которая всегда, как тщеславная женщина, любила хвастаться самыми новыми, особенными украшениями.

— Это смех обманщика трикстера.[73] — Узкое, умное лицо Гебера смягчилось улыбкой.

Странник снова начал читать, раскачиваясь в стороны, и его буйная грива колыхалась серо-белыми прядями. Гебер налил вина в серебряный кубок с изображением необычного дерева и протянул мне. Я глотнул. Вино было сладким, с кисловатым послевкусием. Гебер произнес:

— Обманщик трикстер заставляет тебя почувствовать ничтожность человеческих желаний и величие чудесного порядка, явленного как в природе, так и мире искусства и мысли. Трикстер показывает тебе, что твое собственное существование — это своего рода тюрьма, и он вселяет в тебя желание познать космос как единое в своем значении целое. — Гебер зажег свечу, которую я поставил на стол, и надел кожаные перчатки с подушечками на каждом пальце. — Внимательно прислушивайся к трикстеру, ведь он — твоя единственная надежда на спасение из тюрьмы.

— Я больше не в тюрьме, я на свободе, — заупрямился я, потому что эти слова смутили меня и мне это не нравилось. — Я освободился сам и теперь всегда буду свободен!

Было бы в моем голосе достаточно ярости, я бы, наверное, даже поверил, что духовные стены, в которых я жил столько лет, исчезли и я вышел на волю.

— Заменить пустоту на хаос — значит обеспечить свободу, — сказал Странник. — В Царящем эта бездна существует наряду с безграничной полнотой. Поэтому Его творение — это акт свободно подаренной любви.