Двойня для Цербера - Джулс Пленти

— Олег, — громко зову эту мразь, почувствовав, как внутри меня что-то лопнуло. Не стало подобия стержня, который держал меня на плаву все это время.

Теперь мне не зазорно встать перед Цербером на колени и попросить так, как он меня учил. Лишь бы это кончилось.

Я стараюсь не двигаться. Не чувствую рук. Это так жутко, что по позвоночнику прокатывается холодок, а по спине струится липкий пот. Тогда я начинаю шевелиться, пытаясь реанимировать затекшее тело, и вскрикиваю от невыносимой боли в плечах. Руки вновь вспыхивают жгучей пульсацией — их словно выдергивают из суставов.

Вновь замираю, надеясь, что она утихнет. Когда двигаешься, не только испытываешь разрывающую боль, но и вспоминаешь о переполненном мочевом пузыре. Как же хочется писать — еще немного, и я сделаю это под себя.

— Чтоб ты сдох, Олег Цербер, — бормочу, глотая слезы. — Ты за все поплатишься. Не знаю, как, но поплатишься.

Робкий стук в дверь. Я подскакиваю — в мое тело вновь вгрызается боль. Мне это не померещилось, нет же?

— Входи, — кричу срывающимся голосом, который кажется невнятным шепотом.

Уши закладывает стуком собственного пульса. Зрение мутится, и дверная коробка подрагивает, плывет туманом.

Дверь открывается, и входит Рафа. Застывает на пороге, не зная, куда деть взгляд, а потом делает шаг назад. Собирается сбежать. Позорно сбежать, сделав вид, что ничего не заметил.

— Нет, — выкрикиваю я. — Не уходи, пожалуйста.

Когда ты умираешь от боли, а твой мочевой пузырь вот-вот лопнет, уже не до гордости.

Рафа оказывается рядом со мной в то же мгновение, сдергивает с себя пиджак и накрывает им меня. Он тяжелый, теплый и пахнет сигаретами и дешевым бальзамом после бритья. Почему это не одеяло, простыня или что-то из моей одежды? Почему на рефлексах он сделал именно это? А, впрочем, плевать. Лишь бы прекратил мои мучения.

— Развяжи, — шепчу я, глотая слезы.

Рафа разрывает тряпки, которыми мои руки примотаны к изголовью, и помогает мне их опустить. Медленно, по сантиметру, но это все равно мучительно. Я до крови закусываю внутреннюю сторону щек, чтобы не заорать.

— Вот так, осторожно, — приговаривает он, разминая мои затекшие плечи.

От массажа становится тепло, тяжесть потихоньку уходит, а боль из острой переходит в тупую и тянущую.

Он так невозмутим. Прихвостень Цербера будто привык реанимировать жертв своего босса. Ненавижу. Ненавижу их обоих.

У пиджака скользкая подкладка, и он сползает с груди, почти обнажив соски, но Рафа старается не смотреть. Отводит глаза, вероятно, думая о всяких гадостях, лишь бы не возбудиться. Тоже мне джентльмен. Паяц. Мерзкий тип.

— Спроси, нравится ли мне это, — приказываю я так громко, что сама пугаюсь собственного голоса.

— Это не мое дело, Агния Алексеевна, — его голос глухой и подрагивает где-то в сердцевине. Это что-то новое, и почти человеческое.

Я достану тебя. Буду долбить в одно место снова и снова, пока не докопаюсь до совести. Хотя бы до отголосков, которые от нее еще остались.

— Спроси, нравится ли мне это, — упрямо повторяю я, смело глядя ему в глаза. — Спроси, раз уж смотришь на меня как побитая собака.

— Вы любите Олега Владимировича, Агния? — вдруг спрашивает эта шестерка, и меня передергивает.

Он реально так думает? Думает, что я люблю этого монстра? К горлу подступает тошнота при одной только мысли, что кто-то может полюбить Цербера.

— Наклонись ко мне, — прошу я царапающим горло шепотом. Рафа повинуется. Склоняется надо мной. Еще пара сантиметров, и мы соприкоснемся. — Я его ненавижу. Ненавижу все, что он со мной делает. Слышишь?

— Агния, он сложный человек, но любит вас, — вновь несет он эту чушь.

Сам в нее не верит, а продолжает повторять как заведенный.

— Как же ты мне мерзок, — проговариваю еле слышно, отвернувшись к стене. — Не хочешь видеть, что он творит. Живешь своими тупыми иллюзиями. Дай мне халат.

Он молчит. Стерпел, хоть желваки заходили, а кадык задрожал. Проглотил мою желчь и даже не поморщился. Ответить Рафа не имеет права, зато я могу задевать своего тюремщика сколько влезет. Вот только от этого не легче.

Рафа облегченно выдыхает, радуясь, что можно отдалиться от меня хотя бы на время. Он берет с кресла черный шелковый халат и подает его мне, стараясь не смотреть и не касаться.

— Вот, — выдает он вместе со скользнувшим по моему телу взглядом.

Я знаю этот взгляд. Он хочет того, что со мной делает Цербер. Да взять никогда не решится. Даже если сама предложу. Интересно, Рафа так боится расстроить хозяина, или просто не хочет, чтобы Цербер оторвал ему голову?

— Отвернись, — огрызаюсь я, готовая ударить его.

Рафа быстро исполняет приказ, впрочем, не пытаясь уйти. На нем сегодня рубашка с коротким рукавом, и я успеваю заметить огромную татуировку на все предплечье. Женский портрет. Вероятно, жена. Ей повезло умереть и не увидеть, в какое ничтожество превратился ее муж.

Я с большим трудом, скрипя зубами от боли, одеваюсь и на одеревеневших ногах плетусь в ванную. Сажусь на унитаз и со слезами опорожняю мочевой пузырь. Теперь, когда я удовлетворила базовые нужды организма, в голове вместе с пульсацией висков проявляются его слова. Цербер хочет ребенка. От меня.

Никогда. Никогда такого не будет. Я не отдам ему своего малыша. Да и никогда не полюблю ребенка, рожденного от насильника-садиста.

Ощупываю свои грудь и совершенно плоский живот все еще немыми руками, словно так можно определить, случилось это со мной или еще нет. Я не пью таблетки, а он не пользуется презервативами и постоянно кончает в меня.

Я пытаюсь вспомнить, когда у меня последний раз были эти дни. Они иногда сбиваются, но вроде были недавно. И меня не тошнит по утрам. Я чувствую себя как обычно. Значит, мне везло. Пока. И теперь я сделаю все, лишь бы не забеременеть от него. Все.