Жизнь русского обывателя. На шумных улицах градских - Леонид Беловинский

Бюро. Фирма братьев Гамбс. Середина XIX в.

Затем гостиная тоже в три окна, с неизменным диваном и круглым столом в глубине и большим зеркалом над диваном. По бокам дивана – кресла, козетки, столики, а между окон – столики с узкими зеркалами во всю стену. Все это было сделано из орехового дерева и обито шелковой материей. Всегда вся мебель была покрыта чехлами. Впоследствии даже и в Старой Конюшенной стали появляться разные вычурные «трельяжи», стала допускаться фантазия в убранстве гостиных. Но в годы нашего детства фантазии считались недозволенными, и все гостиные были на один лад. За большою гостиною шла маленькая гостиная с цветным фонарем у потолка, с дамским письменным столом, на котором никто никогда не писал, но на котором было расставлено множество всяких фарфоровых безделушек. А за маленькой гостиной – уборная, угольная комната с громадным трюмо, перед которым дамы одевались, едучи на бал, и которое было видно всяким входившим в гостиную в глубине «анфилады». Во всех домах было то же самое, единственным позволительным исключением допускалось иногда то, что «маленькая гостиная» и уборная комната соединялись вместе в одну комнату. За уборной, под прямым углом, помещалась спальня, а за спальней начинался ряд низеньких комнат: здесь были «девичьи», столовая и кабинет. Второй этаж допускался лишь в мезонине, выходившем на просторный двор…» (72; 8–9).

Дворянский особняк стоял на хотя бы небольшой усадьбе, а на тогдашних городских окраинах усадьбы могли быть и весьма обширными. Так, у графов Олсуфьевых в Москве, на Девичьем поле, была «большая усадьба в 7 десятин – под садом было около 3 десятин, а 2 десятины были под домом, флигелями, службами и двором» (78; 254). Кратко описанный П. И. Бартеневым небольшой дедовский домик в уездном Липецке, стоял, однако, на просторной усадьбе: «По субботам маменька обыкновенно осматривала нашу обширную усадьбу, начиная с кухни и людской, бани, большого погреба, ветчинной, кладовой, конюшни и сарая» (6; 53). В московской усадьбе Милютиных в выходящем на Мясницкую Милютинском переулке (в советское время – ул. Мархлевского) «дом наш, двухэтажный, старинной барской архитектуры, находился между садом и обширным двором и стоял боком к улице, вдоль которой шел высокий забор с каменными столбами и железною решеткой. Насупротив главного дома, параллельно ему и также боком к улице, стоял двухэтажный же каменный флигель, неоштукатуренный; в нем жила бабушка Мария Ивановна Милютина с обеими своими дочерьми, а в глубине двора, против въездных ворот, расположены были службы: конюшни, сараи, жилье прислуги и т. д. Сад был старый, тенистый; двор – немощеный, отчасти поросший травой…» (86; 60).

Но особенно отличались своими размерами богатые подгородные усадьбы, примыкавшие к границам города. «Мы воспользовались свободною субботою и вчерашним воскресеньем, чтоб съездить в Кусково гр. Шереметева и Люблино, принадлежащее Н. А. Дурасову, взглянуть на пространные оранжереи, наполненные померанцевыми, лимонными и лавровыми деревьями и несметным количеством самых роскошных цветов… Я никогда не видал ничего подобного… Кусковские оранжереи удивляют количеством и огромностью своих померанцевых деревьев и богатством произрастаний, но не так чисто содержимы, как люблинские: видно, что за всем бдительно наблюдает сам хозяин… Он в продолжение всей зимы имеет привычку по воскресным дням обедать с приятелями в люблинских своих оранжереях» (44; I, 60). Понятно, что когда у помещиков исчезла возможность «бдительно наблюдать» за своими померанцами, точнее, за множеством даровых крепостных рук, вся эта благостыня быстро повывелась.

Да как и не быть усадьбе обширной: сколько нужно было держать одной прислуги, крепостной, а затем вольнонаемной, при вековой привычке к «послугам»: не могла же барыня сама поправлять сползшую с плеча шаль! У князя Кропоткина на семью из 8 человек в Москве было 50 человек прислуги: кучера, повара, кухарки, лакеи. Кстати, сохранившийся дом Кропоткиных в Штатном переулке (№ 26), где прошло раннее детство мемуариста, сравнительно невелик, и где все в нем помещались – уму непостижимо.

В рязанском доме бабушки поэта Я. П. Полонского «…передняя была полна лакеями». Такой же была и девичья, да еще в отдельно стоящей кухне жило множество людей, так что вместе с приходившими из деревень работниками здесь было около 60 человек (104; 281, 283–284).

Но что там времена крепостного права и Рязань, к тому же самая окраина города. Сын профессора князя Е. Трубецкого вспоминал, что в конце XIX в. в городском доме, в квартире отца было более 10 человек прислуги на семью из пяти человек (144; 131).

Родившаяся в 1863 г., то есть описывавшая в своих воспоминаниях пореформенное время дочь графа Олсуфьева отмечала, что в их московском доме «…было много прислуги, живущей большей частью со всей семьей, 3 лакея – один выездной в ливрее, один камердинер и один буфетчик, три горничные, кухонные мужики, повар француз Луи…» (78; 257).

А сколько нужно было содержать на городской усадьбе лошадей! Ведь барам не ездить же на извозчиках. У Бартеневых в Липецке на городской усадьбе стояло 12 лошадей. О 12 лошадях в городе вспоминал и П. А. Кропоткин.

Вполне естественно, что старинные барские усадьбы не обходились без собственной «инфраструктуры» – садов, парков и огородов. Многие богатые помещики содержали при садах оранжереи с померанцевыми и лимонными деревьями и грунтовые сараи – особые помещения для выращивания груш-бергамотов, персиков, дынь и даже ананасов. У графов Олсуфьевых в их семидесятинной московской усадьбе на Девичьем поле на трех десятинах под садом «была оранжерея персиков, другая с пальмами и тропическими растениями, одна теплица с орхидеями, одна с камелиями, одна с азалиями, одна с рододендронами и еще огромный зимний сад, около дома, который был не менее 12–15 аршин высоты и где аорокарий был так высок, что пробил стеклянную крышу над собой… Был помимо оранжерей, знаменитых на всю Москву, огромный грунтовой сарай с чудными шпанскими вишнями» (78; 256, 262). Ну, понятно же, что без араукарии, австралийского хвойного дерева, жить никак нельзя. Мужику без хлеба можно, а барину без араукарии – нет.

Усадебный сад даже в городе мог переходить в парк с липовыми, кленовыми, дубовыми, березовыми, еловыми аллеями, где деревья по старинной моде французских регулярных парков могли получать форму пирамид, кубов и шаров, с сиренями и жасминами, с плотно убитыми, усыпанными песком или толченым кирпичом дорожками. У Олсуфьевых в Москве был парк «…На подобие маленького Версаля. У нас в саду у каждого были любимые места, были скамейки, называемые la salon vert (зеленая гостиная. – Л. Б.), длинная полукругом скамейка, на которой свободно могли сеть 15, если не 20 человек, было Катринру (Catherinru), где мы летом каждое утро учились, 3 скамейки с круглым столом под большими липами. Наш сад был почти весь липовый, была только большая береза, несколько больших сосен, 2 большие высокие пихты, которые были старше лип – и один большой пирамидальный тополь, который даже не завертывали в рогожу на зиму» (78; 262). Остатки этого великолепного парка, кажется, сохранились до сих пор.

Но графы Олсуфьевы – большие баре. В провинциальных городах и у не особенно богатых помещиков на усадьбах такого великолепия не было. Напротив, они отличались деревенской простотой. Например, в городской (!) усадьбе бабушки Я. П. Полонского, в губернском, по тем временам довольно большом городе Рязани «одно окно из девичьей выходило на огород и на соседний флигелек, а окно из детской выходило на двор с собачьей конурой, где жил Орелка и лаял, когда мы летом проходили в калитку сада. В саду направо была куртинка, обставленная высокими липами, и баня, а налево были гряды с бобами, горохом, капустой и иными овощами. Дорожка, которая шла от калитки, перекрещивала другую дорожку. Налево росли вишни, направо колючие кустики крыжовника и виден был покачнувшийся дощатый забор соседей» (104; 273).

При этом бабушка Полонского была отнюдь не бедна: летом, вместе с приходившими из деревни косцами и пастухами, дворни в усадьбе набиралось до 60 человек. Просто это была «старосветская» усадьба. Обычно обширные сады представляли собой многочисленные насаждения смородины и крыжовника, дополнявшиеся шпалерами яблонь и вишенья.

Однако же вернемся к планировке самого города. «Часть города по правому берегу Москвы-реки, – продолжает М. Богословский, – так называемое Замоскворечье с улицами Пятницкой, Ордынкой, Полянкой и Якиманкой и с целым переплетом переулков между ними, населена была купечеством, крупным и мелким, преимущественно тем купечеством, которое торговало и в городских рядах на Красной площади. Здесь были также большие и малые особняки, но стиля empire в этой стороне не замечалось; не было, конечно, и никаких гербов на фронтонах. Парадные входы в дома были по большей части построены во дворе, причем ворота не держались открытыми, как в иных дворянских усадьбах. Особенно крепко ворота запирались на ночь» (17; 108). Опять же заметим, что немалая часть дворянства обитала и в Замоскворечье, как и купечество разбросано было по всему городу. Компактно жило московское купечество в Заяузье, за Таганской площадью, в Рогожской слободе. Но московская традиция приписывала Замоскворечью именно купеческий характер.