Цикл - Джереми Роберт Джонсон

видели в проведенных ограниченных лабораторных тестах. Но больше всего меня тревожит многоплодное размножение… Кажется, та штука, которая вышла из Марисоль, называется гектокотиль, и я думаю, она выросла в ее яичнике. В ней могли быть яйцеклетки, или сперматофоры, или вообще ничего. Не знаю. Может быть, это была просто тупиковая мутация.

– Но на кой ей понадобилось лезть Марисоль в голову?

– Инстинкт. Обычно осьминог вводит половое щупальце – гектокотиль – в железу, находящуюся в мантийной полости самки.

– И эта железа похожа на голову?

– Да. Так что эта штука, вышедшая из Марисоль, выбрала самое подходящее место, которое смогла найти, и проникла внутрь. Когда щупальце почувствовало, что спаривание идет не по плану, тогда из нее и выползли уменьшенные версии Оракула. Их я и вовсе не знаю, как объяснить. Могу только предположить, что при внедрении Оракула его клетки сразу начинают создавать какой-то специализированный орган внутри человеческого тела.

Люси чувствовала: Стива утешала его осведомленность. Несмотря на описания чудовищных процессов, его разум цеплялся – чуть ли не восторгался – за знания научного мира.

Наука для него – опора.

А что опора для меня?

Она хотела представить Брюэра, его объятия. Вместо этого она почувствовала гаечный ключ в своих руках, вибрацию стали, ударяющейся о кость. И отогнала эту мысль куда подальше.

– Теперь, – сказал Стив, – что еще более важно, так это то, что сказал нам Эммет, потому что, если человек, которого он нашел, говорил какую-то правду, Оракул обнаружил третий способ размножения.

Эми. Дженнифер.

«Под нами есть матери, подобные Лили».

«В сексе он вообще ни о чем, только присунул, едва пошевелил и начал дергаться».

– Джейсон Уорд, – сказала Люси. – Думаю, он вырастил свой собственный гекто… в общем, осьминожий член. Он сделал это с ними, прежде чем исчезнуть.

– Если у них случился секс, то вполне возможно. Если же у него на тот момент уже был Оракул,

то из-за дефицита дофамина он был не способен вступить в половую связь или получить сексуальное удовлетворение. Это, наверное, единственная причина, по которой зараженные, ну…

– Не насилуют нас? – спросила Тони.

– Если коротко, то да. – Казалось, Стив был чуть ли не в восторге от этого осознания. – Секс – один из основных стимуляторов дофамина, но из-за того, что Оракул вызывает так много колебаний в уровнях гормонов, им приходится искать другие способы регулирования.

– Убивая нас голыми руками или превращая в яйцефермы? – спросил Иуда. – Просто зашибись, Стив. Нам так повезло!

Люси почувствовала нарастающий гнев Иуды. Но также понимала неуместное веселье Стива: если его гипотеза верна, то, по крайней мере, его жену и дочь перед смертью не изнасиловали.

Вот теперь как все устроено? Мы радуемся тому, что градус зверства не зашкаливает?

– Я не это имел в виду, Иуда. Ни о каком везении тут речи нет… Я просто говорю, что будь Оракул уже в Джейсоне, то сильные колебания понизили бы его уровни оксида азота и способность к эрекции. Значит, называть подобный контакт человеческим сексом неправильно. Скорее всего, на самом деле происходит паразитарная имплантация.

Люси представила Джейсона Уорда, дрожащего в ванной комнате родителей, с двигающимся вставленным в шею устройством. Он не понимает, что с ним происходит и почему, а потом заглядывает в штаны и видит нечто растущее из яичка и свернувшееся кольцом, и это нечто посылает его мозгу химические сигналы: пришло время спариваться. Затем, вместо того, чтобы бежать в больницу или звать кого-то еще на помощь, он звонит девушкам.

Господи.

Крис Кармайкл сошел с ума. Марисоль, по крайней мере, пыталась бороться. Но Джейсон… Он стал идеальным хозяином, всегда готовым сделать все возможное, чтобы удовлетворить свои желания.

– Однако, – сказал Стив, – я не понимаю, как эти, по сути, инородные сперматофоры взаимодействуют с человеческими яйцеклетками. Возможно, в половом щупальце тоже есть яйцеклетки и им просто нужна матка. А может, все дело в спроектированной нами оболочке, которая исключает отторжения. Я создал для них троянского коня… Поэтому я и не хотел работать с клетками осьминога вообще – их механизмы адаптации остаются далеко за пределами нашего понимания.

– Погоди! Так ты из IMTECH? – спросил Эммет.

– Раньше там работал. Но теперь их нет. Что бы это ни был за проект на самом деле, кто бы им ни руководил, – сейчас ясно, что цель была у них только одна.

– И какая же?

– Создать биологическое оружие. Не думаю, что наблюдатели понимают, с чем имеют дело. Когда мы говорим о ядерных бомбах, то оперируем понятиями радиуса воздействия, килотоннами силы и периодами полураспада. У многих видов биологического оружия есть период эффективности, а затем идет ее быстрое снижение. Но это… Чем бы ни стал Оракул, он адаптируется и распространяется быстрее, чем можно заметить по каналу спутниковой связи. И если они не поймут этого в ближайшее время, если они не свернут всю затею, не отключат спутниковый сигнал, не уничтожат это место ядерной бомбой и не зальют кратер токсинами, которые нейтрализуют рост клеток на тысячу лет, – тогда…

Стив не закончил фразу, потому что в этом не было необходимости. Люси почувствовала, как до всех в машине дошла неоспоримая истина: Оракул станет последним экспериментом на людях, хищной, быстро распространяющейся чумой, что изменит человечество до неузнаваемости. Хотя он может и не остановиться на людях, а продолжить приспосабливаться к новой среде, и тогда суша и моря Земли превратятся в постоянно меняющееся, разрывающееся животное, с синтетическим злобным разумом, чьей целью являются лишь питание и рост…

Ужасно.

Люси оглядела машину. Все – кроме Эммета, который не понимал того, что понимали другие, поскольку эйфория не давала ему полностью осознать реальность, – были опустошены. Люси

посмотрела на каждого и представила их боль, что они потеряли, и почувствовала в них то хорошее, что помогло им выжить до этого момента; подумала о Хендерсонах и то, как те открыли ей свои сердца, ясно осознавая, что она, возможно, никогда не найдет в себе силы ответить взаимностью; подумала о Брюэре и о том, какие чувства он у нее вызывал даже сейчас, когда ее разум совершенно отделился от чувств.

Затем она подумала о Бакете и о том, что для друг друга они стали тихой гаванью, в которой можно пережить мелкое повседневное насилие подростковой жизни в Тернер Фоллс, и почувствовала, что в мире должно быть еще много других людей, подобных ему, которые пытаются выжить, пытаются быть добрыми, но не подозревают о том, что вот-вот на них обрушится.

Тогда Люси поняла, что сердце ее разбито и никогда не заживет.