Утро под Катовице (СИ) - Ермаков Николай Александрович

Первый взвод — в столовую! — после чего часть бойцов вновь вышла из казармы.

Интересно, а мы какой взвод? — спросил Ваня Трофимов, видимо, опасаясь остаться без завтрака.

Скоро узнаешь, боец! Не боись, накормят! — ответил ему Петренко и наш маленький отряд вновь погрузился в молчание.

Через пятнадцать минут мы услышали команду уже второму взводу идти на завтрак, а к нам подошёл старшина — тридцатилетний мужик плотного телосложения — и спросил:

Это вы пополнение из Горького?

На что Петренко, не вставая, ответил по старорежимному:

Так точно!

Пошли за мной, комроты вызывает! — скомандовал тот строгим тоном и мы все двинулись по узким проходам казарменного лабиринта.

Дойдя до двери на другом конце барака, он, постучав, вошёл, и вскоре, выглянув, позвал Петренко. Михаил пробыл в кабинете около трёх минут, и следующим вызвали меня. В тесной комнате стояло два стола, за которыми напротив друг друга и боком к двери сидели капитан — русоволосый мужчина в возрасте лет тридцати, и старший политрук — двадцатипятилетний парень с еврейской внешностью. Войдя, я вытянулся по стойке смирно и представился:

Отделенный командир Ковалев! Отозван из резерва тридцатого декабря прошлого года!

Лыжник, снайпер, орден Красного Знамени? — вопросительно перечислил мои регалии капитан.

Да.

Комсомолец? — это уже политрук.

Да.

Где воевал? — поинтересовался капитан, разглядывая меня, полуразвернувшись на стуле.

Военная тайна.

Даже для меня? — удивлённо спросил капитан.

Да. Я вообще никому не имею права рассказывать. Можете сделать запрос.

Понятно… — озадаченно протянул капитан и продолжил, — Отделением доводилось командовать?

Нет. Командного опыта не имею.

Комроты переглянулся с комиссаром и вынес вердикт:

Ну, раз так, то ставить тебя на отделение не буду, останешься пока в моём подчинении.

Завершив со мной, капитан приказал старшине, который так и стоял позади меня:

Калинин, остальных бойцов определяем в четвертый взвод, сейчас выдай всем теплую одежду и лыжи, отведи в столовую и проследи, чтобы накормили и выдали сухпай! Через сорок минут отправление. Идите!

Выйдя из кабинета, я вместе с парнями отправился вслед за старшиной сперва в каптерку, где получил ватные штаны с бушлатом и валенки, потом в холодном сарае нам выдали лыжи с палками, на которых мы сразу же нацарапали свои фамилии, и, наконец, добрались до самого важного — позавтракали кашей в тесной столовой. Тут, уплетая перловую кашу, мы немного пообщались — Петренко сообщил, что его назначили помощником командира второго взвода, а я рассказал о своем неопределенном статусе. По окончании приема пищи мы, получив сухой паек, состоящий из банки тушёнки с двумя пачками галет, вернулись в закуток, где были оставлены шинели с вещмешками и принялись облачаться по зимнему: поверх шаровар с гимнастеркой надели ватный костюм, затем шинели и валенки. Потом Петренко с бойцами отправились искать своих новых командиров, а я, мысленно сравнив себя с кочаном капусты, вышел из казармы, чтобы не потеть в помещении. В таком одеянии на улице холод уже почти не ощущался, мёрзли лишь голова в суконной буденовке, да руки в тонких перчатках. Однако по своему, ещё сибирскому опыту, я знал, что если простоять на таком морозе минут двадцать без движения, то начнёшь потихоньку замерзать, а часа через два-три может наступить и переохлаждение. На часах было половина девятого, луна зашла, а небо только начало светлеть на востоке, и я, желая отвлечься от мрачных мыслей, повернулся на запад, любуясь медленно тускнеющими звёздами. Вспомнилось, как в мои школьные годы, бывало, мы с отцом, затемно выходили на лыжную прогулку и он показывал мне Венеру и наиболее яркие звёзды, ещё заметные на утреннем небосклоне. Как давно это было, будто и не со мной вовсе!

Из задумчивого созерцания меня вывел звук приближающихся автомобилей и вскоре на площадь перед казармами въехала, возглавляемая ГАЗовским автобусом, колонна тентованных грузовиков — два ЗИСа с прицепленными к ним полковыми трехдюймовками, ещё один ЗИС тащил полевую кухню, вслед за которой двигались восемь полуторок. Из казармы сразу стали выбегать бойцы, раздались команды строиться. Не зная, куда приткнуться, я нашел на левом фланге шеренги старшину Калинина и спросил его.

Твою мать, Ковалев! — радостно выругался тот, увидев меня, — Я его по всей казарме ищу, а он, оказывается, тут прохлаждается! Давай становись сзади меня!

Вскоре после того, как я выполнил этот приказ, рядом пристроились ещё один комот и пять красноармейцев, из которых четверо были безоружными и лишь у одного на плече висела трехлинейка. Через пару минут перед строем появился командир роты с политруком и капитаном Горбушкиной, которую я не видел с момента прибытия в Москву. Подождав несколько минут, пока командиры взводов проверят наличие личного состава, он подозвал их к себе и распределил по машинам. Когда взводы приступили к погрузке мы с Калининым, вторым комотом, которого старшина называл Павловым и пятью бойцами подошли к командиру роты, после чего тот приказал нам садиться в автобус.

«А жизнь-то налаживается» — жизнерадостно подумал я, сняв шинель и устраиваясь на заднем сиденье в теплом салоне. Рядом со мной расположился Калинин с Павловым, на соседних сиденьях сели красноармейцы. А после того, как передние места заняли командир роты, комиссар и Горбушкина, ротная автоколонна двинулась в путь. Пользуясь возможностью, я расспросил старшину о подразделении, в составе которого, мне, по всей видимости, вскоре придется воевать. Как я узнал с его слов, рота погранвойск НКВД прибыла в Петрозаводск три дня назад из Белоруссии с некомплектом почти пятьдесят человек и все это время спешно пополнялась бойцами, привезенными из разных городов — Москвы, Ленинграда, Новгорода, Твери, ну и последними прибыли мы, горьковчане. Командиром роты у нас капитан Волков, комиссар — старший политрук Белковский, который всем говорил, что он поляк по происхождению. Ехавшие с нами в автобусе комот Павлов и четыре бойца — это так и недоукомплектованное санитарное отделение. Пятый солдат — Юра Пушкин — чернявый поджарый парень, был посыльным командира роты. Вскользь прошлись по Горбушкиной, которую старшина видел впервые, тут я ему поведал, что капитан прибыла из Горького, но больше мне ничего не известно. Потом Калинин перевел разговор на тонкости пограничной службы, похоже, надеясь окольными путями выведать у меня хоть что-нибудь о моём прошлом, но я пресёк эти попытки, рассказав, что служил во внутренних войсках, а всё остальное — это военная тайна. После этого наша беседа потихоньку сошла на нет, и на задних рядах автобуса установилось молчание, лишь впереди комиссар о чем-то оживленно беседовал с Горбушкиной, но из-за шума двигателя, слов было не разобрать.

Через каждые два часа неспешного движения по порядком разбитой грунтовой дороге, колонна останавливалась, чтобы замерзающие бойцы могли справить нужду, да хоть немного согреться с помощью приседаний и других, разгоняющих кровь упражнений.

Около двух часов пополудни мы въехали в небольшое село и остановились у бывшего православного храма, переделанного в колхозный клуб. Замёрзшие бойцы заняли всё помещение главного зала, радуясь появившейся возможности отогреться и пообедать горячей пищей.

Получив у полевой кухни свою порцию щей, я сел на широкую скамью и с удовольствием приступил к трапезе.

О, вот ты где! — с радостным возгласом, как будто не видел меня целый год, Петренко занял место по соседству и пожаловался, — Насквозь промерз, а ещё ехать и ехать, ты-то как?

Нормально! В автобусе ведь тепло!

Так ты в автобусе с командиром ехал?! Вот повезло! Так и впрямь вместо финских лесов в Крыму окажешься!

Эх, хорошо бы!

А мне казалось, что у меня даже кишки заледенели.

Хорошее дело, глядишь, глисты и перемерзнут!..

За этой дружеской перепалкой быстро пролетело время обеда и пришла пора вновь грузиться в автомобили и продолжать движение.