Последняя тайна Лермонтова - Ольга Тарасевич

– В магазин сходи, умная, у тебя не трусы, а позорище, купи стринги нормальные. Да и платье – колхоз, вещевой рынок.

У нее, я заметил, действительно, такие трусики были, на всю задницу, простые, жуткие. Я сразу вспомнил свою комсомольскую юность, тогда у наших зазноб такое вот ужасное бельишко было.

Она так деньгам обрадовалась. Не смутилась совершенно. Говорит, трусы – ерунда, я лучше детям лекарств куплю. В детском доме на лекарства деньги не выделяются, если кто болеет – надо в больницу ложиться, а дети и так слабые, а в больнице вообще чахнут. Поэтому надо купить таблеток, самых обычных – жаропонижающих, от желудочной боли, против аллергии. Воспитатели детдомовцев втихаря сами пытаются лечить, а в больницу – уже в самых тяжелых случаях.

Дашка моя малая была, всего двадцать два года. Филфак только окончила, писала в газету какой-то партии. Забыл, как называется, их председателя все время в тюрьму сажают, а партию не регистрируют. Этот председатель, он еще на Троцкого похож, им конкретно мозг перелопатил. Впрочем, я ее мышлению дико завидовал. У меня какие принципы? Всех порвать, обогнать, поиметь. Как у олимпийцев – быстрее, выше, сильнее. А она – просто свободна, счастлива, летит, растворяется, никуда не торопится, ни с кем не соревнуется. Живет и тащится от радости. Такого ни за какие бабки не купишь, это талант. Ей все материальное вообще было до голубой звезды. Есть деньги – она затарится самыми простыми продуктами, рисом, макаронами, а все остальное в детдом, фрукты туда прет, игрушки, памперсы. И, блин, как она радовалась! Эти глаза, эта улыбка – я завидовал, понимаешь? Голодранка, туфли облупленные, сумка кошмарная, матерчатая – а светится вся, счастливая. Меня аж трясло, не понимал, чему девочка радуется. Благотворительность эта ее – ну фигня же полная. Никакого эволюционного смысла в помощи таким учреждениям нет. Это как анальгин жрать при больном зубе; легче, но все равно выдирать надо. Ты в детском доме была когда-нибудь? А я был, меня Дашка затащила. Я думал, мрачно там, но оказалось – типа детского сада, чистенько, аккуратно, телки работают вполне вменяемые, и, похоже, ничего у воспитанников не тырят. Дети к гостям с воплями: «Мама! Папа!» не бросаются. Они просто не знают, что можно с родителями жить. Я на их личики смотрю – а они в большинстве своем как алкашики. Прикинь, маленькие такие алкашики – хихикают, дергаются, беспокойные. Трехлетний ребенок – с расфокусированными зенками взрослого пьяницы. Им диагноз ставят, пьяный синдром, кажется, так называется. Генетика! Ну а чего ждать, ты прикинь, это сколько поколений там «синих», чтобы позволили малолетней мамаше чадо в роддоме оставить. Допустим, дура родила, не предохранялась, аборт сделать не додумалась – но у нее же мать должна быть, и бабка. И ведь позволили отказаться, и ничего там в груди не дрогнуло, получается. Ну и вот что детям с такой наследственностью, какие перспективы? Хреновые. До шестнадцати их в детдомах держат, а потом они в большую жизнь выходят и спиваются. Не верю я в воспитание усыновлением, генетика не перевоспитывается, а среда в России черному буханию благоприятствует. Может, если бы сирот этих иностранным приемным родителям раздали, за границей к алкоголю другое отношение, и медицина покруче нашей будет – вот там из этих уродиков бы кто-то похожий на нормального человека бы и вырос. А здесь – мрачно. Сегодня ты ему машинку в детский дом несешь – а он через десять лет тебе кирпичом по башке, на бутылку не хватает. Я это Даше объяснял, но она в упор не понимала. Слышать ничего не хотела. Говорила – у детдомовцев теперь детство, самая счастливая пора жизни, и любая игрушка – это фейрверк счастья, и, может, он будет греть ребенка долго, позволит ему зацепиться, не упасть. А ведь хотя бы один, да не сорвется. Значит, уже не напрасно! В ней, наверное, работал аккумулятор вечной любви, бескорыстия, веры, счастья.

Знаешь, мне с ней очень весело было. Благотворительность – это, как ни странно, оказалось совершенно не занудно. Да вообще, по большому счету, со смеху помереть можно. Как-то уговорила она меня детей в цирк свозить, я запланировал в своем графике целых четыре часа. Приехал на джипе. Думал, детям интересно будет, тачка большая, блестящая. И вот Дашка свой выводок до машины доводит – а карапузы ходу, назад, в детдом поперли. Они же за забор не выходят, тачек не видели, испугались. Как мы их отлавливали и в машину запихивали! А они орут, на нас прохожие зырят, думают, вот он, киднепинг в действии, кто-то даже ментов вызвал! В общем, первая часть представления удалась шедеврально! А в цирке тоже прикольно было. Кто не описался – тот обкакался. Оказывается, те дети, хотя им по пять-шесть лет было, аж до школы иногда в штаны свои дела делают. А в школу с восьми идут, в обычную. Они не инвалиды и не придурки, считается, просто развиваются хуже, медленнее.

Я эту тему – про навязчивое желание творить добро – с психоаналитиком перетер. Тот говорит: суть помощи убогим – собственная радость благодетеля. Типа ты видишь, что есть кто-то, кому еще хреновей, чем тебе, и можешь помочь, и от этого в своих собственных глазах крут. Я давно подозревал, что эти 300 евро за час – развод конкретный, что психоаналитик просто пургу гонит. Нифига его теория с моей девочкой не оправдывалась. У нее семья хорошая, отец бизнесом приличным в Москве рулит, с достатком все нормально. Дашка жила намного скромнее, чем могла себе позволить. И еще она Питер любила до одури, учиться сюда приехала. Комнату себе специально в коммуналке выбрала, с видом на Сенную площадь; нравились кухня и сортир общие, типа истинно питерская романтика. Быт у нее был упрощен до минимума, а все бабки – детдомовским детям, с радостью. Ладно бы, Даша типа меня – из неполной семьи, все детство ее гнобили, и вот она видит, что есть даже те, у кого не имеется и мамы, и впадает в экстаз. Но ведь это не тот случай! А еще племянница у Даши была – вот и живая кукла, можно понянчиться для усмирения материнского инстинкта. Ну и свою деточку не проблема заиметь. Я, кстати, не отказался бы, даже осторожно намекал – только она сказала, рано ей. Вот и пойми, да?.. У нас бы с ней классный ребенок получился. Не как Антон от своей мамы-овцы; у Леськи-то мозг изначально на программу-минимум заточен, кобеля найти, оплодотвориться, а потом его доить. И Антон тоже недалекий, в нее пошел. Мне кажется, деточка от Дашки была бы существом другого порядка...

А вообще, знаешь, любил, любовь – для меня нет таких слов. Я только мать свою любил. Вот это я точно знаю, все готов отдать, и ничего не жалко. Полное принятие человека, даже с негативом, но совершенно без раздражения. Она умерла уже давно, а я до сих пор чувствую ее присутствие, и тепло, и любовь.

С Дашкой мне просто прикольно было, она очень от всех девочек отличалась. Спать с ней тоже нравилось, полный улет, я мог всю ночь ее трахать. И не приедалась она мне, хотя обычно... Впрочем, не важно... Когда мы с ней стали зависать в койке, я обалдел. Оказалось, она многого не знает и стесняется обычных вещей. Мне пришлось долго объяснять, что «69» – не извращение. Ей потом, впрочем, понравилось, еще бы! Смешная... А за член меня смело хватала, как выяснилось, потому что этот их председатель партии им задание дал – выдавить из себя все комплексы. Говорит: «Боишься кладбища – проведи там ночь, человек рожден быть сильным и бесстрашным». Дашка боялась мужиков и стеснялась своего тела. До того как ко мне подвалить, на пляже у Петропавловки с сиськами голыми загорала. Рассказывала, что лежала, зажмурившись, красная, как помидор.

В общем, мы с Дашей познакомились, и как-то все поменялось. Я с ней все время – то памперсы покупаю, то конфеты, то в парк выводок детдомовцев вожу. Еще она книжки для ночлежки собирала. Прикол полный: там алкаши, синие, решили не побухать чуток, чтобы их врач подлечил, чтобы пожрать горячего, на чистой постели поспать. И вот для такой публики Дашка моя, красивая и интеллигентная, литературой затаривается: Набоков, Гумилев, поэты Серебряного века. И я, тоже дурак, то в магазин с ней, то в дом ночного пребывания лиц без определенного места жительства – так та контора правильно называлась. А что было делать, не бросать же мою девочку одну к бомжам гадским. Ну и вот я так во всем ее балагане участвую и при этом думаю: непорядок какой-то, еще привыкну. А если Дашка соскочит, я ж рехнусь, фигня будет. Звонить перестал. Как меня ломало! Только три дня вытерпел, думал, крыша поедет. Приезжаю к ней – никаких упреков, рада, но не так, чтоб очень. Заявляет: ты – свободный человек, и все люди свободны, никто никому ничего не должен. Мы все только себе должны – быть счастливыми. И если ты счастлив, когда мне не звонишь, то я тоже счастлива. Вот такая философия, фигня полная. Шлепнутая она была, по-моему, на всю голову. Скажи, да?

Мне с ней по городу гулять нравилось. Как глаза открывались. Я ведь раньше ничего не видел, ни воды, ни мостов, здания, памятники – все мимо.