Нежное насилие - Мари Фишер

– Я даже не знаю, – заколебалась она, имея в виду, что должность занята, – в таких обстоятельствах…

– Вечером в субботу я вам позвоню в пансионат.

И прежде чем Катрин успела высказать какие-либо возражения, связь прервалась.

Катрин была одновременно и разочарована, и обнадежена. Итак, должность от нее уплыла, и она вынуждена была признать, что случилось это по ее собственной вине. Надо было решаться раньше.

Но с другой стороны, совершенно ясно, что Клаазен будет рад видеть ее в Гамбурге. Уж если именно он сказал, что найдет для нее работу, можно твердо надеяться, что так оно и будет. В ганзейском городе Гамбурге[35] у Клаазена самые широкие связи, и, что еще важнее, он не тот человек, который бросает слова на ветер. Она, правда, пригрозила матери, что станет продавщицей, но никогда не испытывала желания стоять за прилавком в чужом магазине. Итак, значит, вперед, на Гамбург!

Хельга и Даниэла уже пообедали, когда вошла Катрин, чтобы сообщить им свои новости.

– Может быть, поедешь со мною, Даниэла? – спросила она дочь. – Клаазен прямо спрашивал, едешь ли ты со мной. Он уже и квартиру для нас приготовил.

«Понятно, вперед к очередному мужику», – подумала Хельга, но вслух этого не произнесла. Скандалов хватало и без этого.

– А что мне делать в Гамбурге? – спросила Даниэла.

– Быть со мною. Гамбург – чудесный город. Он определенно тебе понравится.

– Определенно не понравится. Я остаюсь с бабушкой.

Это причиняло боль. Катрин была привязана к дочери, знала, что ее будет недоставать на новом месте. Но переходить на просяще-умоляющий тон не хотела, да и была уверена, что это не поможет. Она лишь сказала:

– Ну, может быть, ты еще передумаешь. Имей в виду, что я всегда буду рада тебя принять.

На глазах Даниэлы показались слезинки.

– Мне будет нехорошо без тебя, мамочка.

– Мне без тебя тоже, дорогая. – Тогда останься с нами.

– Не могу. Здесь у меня нет будущего.

– Мама будет тебе звонить каждый вечер, дорогая, – пообещала Хельга.

– Нет, не буду. Во-первых, это слишком дорого, мне просто не по карману. А во-вторых, я уже никому не позволю оказывать на меня нажим.

– Кто это когда-нибудь на тебя нажимал? – возвысила голос Хельга.

Катрин предпочла не отвечать. Она только удивилась тому, как мало способна ее мать судить о собственных словах и поступках.

Катрин пригласила отца в свою квартиру, которая, собственно, принадлежала ему. Для этой встречи она подготовила бутылку красного вина и сырный крекер. Он выслушал ее совершенно спокойно.

– Значит, ты идешь навстречу неопределенному будущему, – констатировал он. – Но я вовсе не хочу, чтобы это звучало как предупреждение против такого шага. Ведь именно до тех пор, пока будущее не определилось, жизнь особенно интересна.

– Значит, ты не находишь безрассудным, что я переезжаю в Гамбург?

– Наоборот, я рад, что ты наконец собралась с духом и покидаешь свою мать. По правде говоря, я уже почти потерял надежду, что это когда-нибудь случится.

Катрин невольно улыбнулась.

– Поздняя месть, а?

– Да, может быть, и это, – признал Густав Гросманн. – Но я действительно беспокоился о тебе. Твоя мать – женщина с тираническими наклонностями. А впрочем, кому я это рассказываю?

– Она всегда считала, что делает как лучше.

– Да уж, лучше некуда. – Он махнул рукой. – Ну, да что об этом говорить. Я предполагаю, что тебе нужна моя помощь? Пару-другую купюр?

– Нет, дело не в этом. Я хочу сдать эту квартиру внаем. Но времени для этого у меня недостаточно.

– Положись на меня. Мебель увезешь в Гамбург?

– Вообще-то, – призналась Катрин, – она мне уже не нравится.

– Тогда оставь ее здесь. Сэкономишь на транспортных расходах, а от нанимателя получишь большую оплату.

Катрин охотно увезла бы в Гамбург лишь кровать, но поняла, что это вряд ли возможно.

– Возьму с собой только вот этот кусочек моря. – Катрин посмотрела в сторону веселого, ею самой смоделированного и вышитого гобелена.

– Это можно, и, разумеется, упакуй тостер, электрическую кофеварку и прочие подобные мелочи, а также все постельное белье, кроме двух комплектов для жильцов. Возьми личные и кухонные полотенца, посуду.

– Хорошая мысль, папа. Боюсь только, что в мою машину не все влезет.

– Я позабочусь о том, чтобы тебе принесли два больших ящика. Ты упакуешь все необходимое, а как только известишь меня о своем новом адресе, я устрою транспортировку этих ящиков в Гамбург.

– Ах, папа, – искренне восхитилась Катрин, – что бы я без тебя делала?

Ей было больно, что пришлось столько лет жить без него. «Вот это, – подумала она, – нечто такое, что матери уже никогда исправить не удастся».

Квартира, которую обещал ей Эрнст Клаазен, оказалась отдельным домиком в районе Бланкенэзе. Домик располагался на северном высоком берегу Эльбы, зажатый между другими ему подобными, в третьем ряду снизу. Но через окно чердачного жилого помещения можно было все же разглядеть гладь реки и противоположный берег.

Катрин была в восторге, о чем и сказала Эрнсту Клаазену, проходя вместе с ним через свежепобеленные комнаты и бегая вверх и вниз по скрипящим ступеням старых деревянных лестниц.

– Я даже не мечтала о чем-либо подобном, – воскликнула она, – и все-таки мне кажется, что всю жизнь я хотела жить именно так.

Он радовался вместе с ней. В джинсах и белом обтягивающем пуловере он выглядел совсем иначе, нежели при их предшествующих встречах: моложе, легкомысленнее, но и уязвимее.

– И как только вы нашли этот дом? – спросила она.

– Он принадлежит моему отцу. Отец жил здесь после выхода на пенсию. До недавнего времени. Но его замучил ревматизм, лестницы стали ему слишком круты, и он перебрался в дом для престарелых.

– Почему же вы сами сюда не переехали?

– Потому что после смерти жены я нашел себе идеальное жилище, весьма практичную квартиру недалеко от редакции.

– Я этого не знала, – смутилась Катрин, – я думала, что вы вообще в принципе против брака.

– Именно поэтому я и выбрал те апартаменты.

Катрин облокотилась на подоконник и взглянула на него. Новая квартира вдруг отошла на второй план. Катрин надеялась, что он побольше расскажет о себе.

– Она попала в автомобильную катастрофу, – сухо сказал он.

Катрин не хотела произносить банальностей вроде: «Какой ужас!», «О, какое несчастье для вас!», поэтому продолжала молчать, не отрывая глаз от его лица.

– Все думали, что меня это сломит. Мы считались счастливой парой, которой можно только завидовать. На самом деле я уже охладел к Инге. Лишь с трудом мне удавалось это скрывать, соблюдая внешние приличия. Нетрудно было предсказать, что скоро это мне надоест. Только ее смерть освободила нас от необходимости разводиться.