Близнецы-соперники - Роберт Ладлэм

Он вернулся в ручей к тому месту, где прервал свои поиски. Мох здесь был плотнее и гуще. Под ним он обнаружил еще надписи, похожие на те, что нашел раньше. Буквы "В", "У", "Т" и полустершиеся цифры.

И вдруг сквозь пелену лет к нему вернулось воспоминание — неясное, как и эти письмена. И он понял, что идет по верному пути. Он правильно сделал, что вошел в ручей и стал обследовать этот валун.

Как же он мог забыть! «Ущелье» и «тропа». Он всегда на этом камне помечал — регистрировал — маршруты их детских путешествий в горы.

Частица его детства.

Боже, какая частица! Каждое лето Савароне брал сыновей и уводил на несколько дней в горы. Это было не опасно, они просто уходили на пикник. Для детей это было самое восхитительное время летнего сезона. И отец раздавал им карты, чтобы мальчики учились ориентироваться. Витторио, самый старший, неизменно оставлял записи о путешествиях на этом валуне близ «их» реки.

Они называли этот валун Аргонавтом. А надписи на Аргонавте должны были остаться вечным напоминанием об их горных одиссеях. В горах их детства.

В горах.

Поезд из Салоник направился в горы! Константинский ларец находится где-то в горах!

Он оперся на сук и продолжил поиски. Он уже почти обошел вокруг всего валуна. Вода теперь была ему по грудь и холодила стальной корсет под одеждой. И чем дальше он продвигался, тем больше убеждался: он на правильном пути. Едва различимых царапин на камне — стершихся зигзагообразных шрамов — становилось все больше. Поверхность Аргонавта была испещрена датами, относящимися к давно забытым путешествиям детства.

От холода у него заломило позвоночник, и сук выпал из руки. Он зашарил в воде, подхватил сук и потерял равновесие. Он упал, точнее, медленно съехал — прямо на валун, но сумел остаться на ногах, уперев сук в ил.

То, что он увидел прямо перед собой, под водой, изумило его. Это была короткая горизонтальная линия, глубоко прорезавшая камень. Она была высечена человеком.

Виктор встал потверже, взял сук в правую руку, кое-как зажав его между большим пальцем и фонариком, и прижал ладонь левой руки к поверхности валуна.

Он проследил, куда уходит линия. Она резко изгибалась под углом, уходила под воду и там кончалась.

"7".Это была семерка.

Она не была похожа ни на какой другой обнаруженный им на этом валуне иероглиф. Это была не еле заметная царапина, сделанная неумелой детской рукой, а тщательная работа. Цифра не превышала в высоту двух дюймов, но врезалась вглубь на добрых полдюйма. Ну вот и нашел! «Высечено в камне на века». Послание, вырубленное в камне.

Он приблизил к поверхности валуна фонарик и осторожно стал вести дрожащими пальцами по камню. Боже, неужели это то самое? Неужели он сумел найти? Несмотря на то, что он продрог и промок до нитки, кровь застучала в висках, сердце бешено заколотилось в груди. Ему хотелось закричать. Но он должен удостовериться...

На уровне середины семерки, чуть правее, он обнаружил тире. Потом еще одну вертикальную линию. Единица, за которой была еще одна вертикаль, но короче ичуть скошена вправо. И перечеркнута двумя крестообразными линиями... "4". Это была четверка.

«7-14». Цифры были более чем наполовину под водой. За четверкой он увидел еще одну короткую горизонтальную линию. Еще тире. После тире шла... "Г". Нет, не "Г". "Т"... нет, не "Т". Линии не прямые, а изогнутые?! "2". Итак. «7-14-2...» Далее было еще что-то, но не цифра. Серия из четырех коротких, соединенных концами линий. Квадратиц Да, правильный квадратик. Да нет же, это цифра! Нуль. «7-14-20». Что же это значит? Неужели, старик Савароне оставил послание, которое говорило нечто только ему одно"

Неужели все было так логично, кроме этой последней надписи? Она ничего не означала.

«7-14-20...» Дата? Но что за дата?

О Боже! 7-14. Это же 14 июля! Его день рождения!

День взятия Бастилии. Всю жизнь эта дата служила поводом для шуточек в семье. Фонтини-Кристи рожден в день праздника Французской революции.

14 июля... 20. 1920 год.

Это и был ключ Савароне. Что-то случилось 14 июля 1920 года. Но что же? Что же произошло такого, что, по мнению отца, должно было иметь важное значение для сына? Нечто куда более важное, чем другие дни рождения, чем все прочие даты.

Острая боль пронзила: тело, выстрелив опять в самом низу позвоночника. Корсет совсем заледенел, холод от воды передался коже, проник в каждый мускул.

С осторожностью хирурга Виктор провел пальцами по камню, по высеченным цифрам. Только дата. Вокруг поверхность валуна осталась гладкой. Он взял сук в левую руку и погрузил его в донный ил. Скрипя зубами от боли, он стал продвигаться обратно к берегу, пока уровень воды не опустился до колен. Он остановился, чтобы перевести дыхание. Но приступы боли усилились. Он причинил себе больше вреда, чем подозревал. Надвигался приступ. Виктор стиснул челюсти и напряг живот. Надо выбраться из воды и лечь на траву. Потянувшись к свисающим ветвям, он упал на колени. Фонарик выскочил из руки и покатился по мшистому берегу: луч его устремился в лесную чащу. Фонтин ухватился за сплетение корней и подтянулся к берегу, упираясь суком в илистое дно ручья.

И замер, потрясенный увиденным.

Прямо над ним, во мгле береговых зарослей, стояла человеческая фигура. Огромного роста человек, одетый во все черное, неподвижно смотрел на него. Вокруг его шеи, резко контрастируя с черным одеянием, белела узкая полоска воротничка. Воротничок священника. Лицо — насколько он мог разглядеть в серых предутренних сумерках — было бесстрастным. Но глаза, устремленные на него, пылали ненавистью.

Священник заговорил. Медленно, тихо, клокоча ненавистью.

— Враг Христов вернулся!

— Ты — Гаэтамо, — сказал Виктор.

— Приезжал человек в автомобиле, чтобы наблюдать за мной в моей хижине в горах. Я узнал этот автомобиль. Узнал этого человека. Он служит ксенопским еретикам. Монах, живущий ныне в Кампо-ди-Фьори. Он хотел помешать мне проникнуть сюда.

— Но не смог.

— Не смог. — Расстрига не стал развивать эту тему. — Значит, вот оно где. Все эти годы ответ был там! — Его глубокий голос словно парил, начинаясь неизвестно где, внезапно обрываясь. — Что он сообщил тебе? Имя? Чье? Банк? Здание в Милане? Мы думали об этом. Мы перевернули все вверх дном.

— Что бы то ни было, это для вас ровным счетом ничего не значит. Ни для вас, ни для меня.

— Лжешь! — тихо сказал Гаэтамо все тем же леденящим душу монотонным голосом. Он посмотрел направо, потом налево. Он вспоминал. — Мы прочесали в этом лесу каждый дюйм, испещрили мелом все деревья, отмечая каждый квадратик земли. Мы даже хотели сжечь, спалить весь этот лес... но боялись уничтожить предмет наших поисков. Мы прокляли этот ручей, когда исследовали его дно. Но все было тщетно. Громадные камни покрыты бессмысленными надписями, среди которых и дата рождения семнадцатилетнего гордеца, который запечатлел свое тщеславие на камне. И ничего!

Виктор напрягся. Вот оно! Одна короткая фраза священника-расстриги отомкнула замок. Семнадцатилетний гордец, запечатлевший свое тщеславие на камне. Но «запечатлел» не он! Донатти нашел ключ, но не понял его! Он рассуждал просто: семнадцатилетний юноша вырезает памятную дату на камне. Это настолько естественно, настолько не бросается в глаза. И настолько ясно.

Насколько ясными стали теперь воспоминания. Вик тор вспомнил почти все.

14 июля 1920 года. Ему семнадцать лет. Он вспомнил, потому что такого дня рождения у него еще не было.

Боже, подумал Виктор, Савароне невероятный человек. Частица его детства. В тот день отец подарил ему то, о чем он давно мечтал, о чем постоянно просил: путешествие в горы вдвоем, без младших братьев. Чтобы взойти на настоящую вершину. Выше их обычных и — ему — надоевших стоянок у подножий.

В день его семнадцатилетия отец подарил ему альпинистское снаряжение — каким пользуются настоящие покорители горных вершин. Нет, конечно, отец не собирался отправиться с ним на Юнгфрауони и не замышляли ничего столь необычайного. Но тот первый поход с отцом отметил важную веху в его жизни. Альпинистское снаряжение и поход явились для него доказательством того, что он наконец в глазах отца стал взрослым.

А он-то забыл! Он и сейчас еще сомневался — ведь потом было много других походов. Неужели тот первый доход был в Шамполюк? Да, должно быть, так. Но куда? Этого он уже не мог вспомнить.

— ...и окончишь свою жизнь в этом ручье. Гаэтамо говорил, но Фонтин не слушал его. Лишь последняя угроза донеслась до его слуха. Кому-кому, а этому безумцу ничего нельзя говорить!

— Я обнаружил лишь бессмысленные каракули. Детские надписи, ты прав.

— Ты обнаружил то, что по праву принадлежит Христу! — Голос Гаэтамо загремел, прокатившись эхом по лесу. Он встал на одно колено, его массивные плечи и грудь нависли над Виктором, глаза его сверкали. — Ты нашел меч архангела ада. Довольно лжи! Скажи мне, что ты обнаружил?