Второе восстание Спартака - Александр Бушков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Значит, так, осужденные! Я начальник этапа капитан Никонов. Рядом со мной мой заместитель лейтенант Виноградов. Короче, сейчас я называю фамилии, и каждый быстро называет свое имя, отчество, статью и срок. Поехали, в общем. Абаладзе!..
В ходе переклички Спартак, сам не зная почему, вслушивался в выкрикиваемые ответы. Статьи большей частью были политические, но попадались и сугубо уголовные. Со своего места он не мог рассмотреть «уголков», но у него отчего-то возникла уверенность, что именно они выделялись на фоне прочего контингента. Дошла очередь и до него, и он крикнул в ответ на свою фамилию:
– Осужденный Котляревский, Спартак Романович, статья 58-1-б[22], пятнадцать лет.
Капитан, закончив перекличку, во время которой он что-то отмечал в бумагах, захлопнул папку, передал ее лейтенанту и заорал:
– Значит, так, этап, сюда слушай! Порядок следования до места назначения следующий: кормежка три раза в сутки, по нужде два раза, по одному курить запрещается. Нарушителям – карцер. При остановках курение запрещается всем, разговоры запрещены. Вопросы? Нет вопросов. Тогда в вагон, живо!
Вновь зашлись лаем собаки, на время переклички вроде бы поутихшие, и этапники, подхватив вещмешки с немудреными пожитками, по одному полезли в открытую дверь вагона. Дождавшись своей очереди, Спартак также подтянулся и под аккомпанемент беззлобного и уже привычного окрика конвойного с автоматом наперевес: «А ну, живее!» – оказался внутри вагона, в котором зекам предстояло следовать... А куда, собственно, следовать-то? Наверняка же он должен об этом знать, но разум и память вышли на перекур. Ничего, сказал Спартак, скоро все выяснится.
Он с искренним любопытством огляделся.
Внутри вагон напоминал обыкновенный купейный, разве что из девяти купе пять, предназначенных для арестантов, были отделены от коридора не сплошной перегородкой, а решеткой, сквозь которую надзиратели прекрасно видят все, что творится в камерах. Решетка эта идет на всю высоту вагона, доверху, и оттого нет багажных антресолей из купе над коридором. Окна коридорной стороны – обычные, но снаружи забраны такой же косой решеткой. А в арестантском купе окна нет – лишь маленький, тоже обрешеченный, слепыш на уровне вторых полок (вот потому и кажется вагон багажным). Дверь в купе – раздвижная: железная рама, тоже обрешеченная. Из пяти арестантских купе только четыре использовались как общие камеры, а пятое было разделено пополам – два узких полукупе с одной нижней и одной верхней полкой, как у проводников... наверное, это и есть помянутый карцер. Печки-буржуйки, видимо, по причине наступившей календарной весны, в вагоне не наблюдалось. Спартаку вспомнились курсантские годы и армия (там форма одежды устанавливалась не в зависимости от погодных условий, а по приказу о переходе на летнюю или зимнюю форму одежды), и он грустно усмехнулся.
Толкаясь, зеки располагались на нарах, причем, как заметил Спартак, места на среднем ярусе деловито, незаметно и споро оккупировали именно те, кого Спартак выделил из общей массы. Блатные. Они действительно отличались от остальных – даже однотипные, в общем-то, робы носили как-то неуловимо по-своему...
Дверь, со скрипом проехав по направляющим, закрылась, лязгнул засов, надрывный лай подутих. Капитан что-то скомандовал конвою, послышался дробный топот солдат, спешивших занять свои места, а потом раздался свисток паровоза. Вагон дернулся, клацнув сцепкой, как ружейным затвором. «Внимание, товарищи, – вяло подумал Спартак, – очередная эпопея Котляревского начинается! И даже не эпопея, а этапея...»
Маневренный паровоз оттащил вагон на другой путь, где под матерок станционных работяг его прицепили к эшелону. И наконец поезд тронулся.
Поехали.
Блатные ребята вели себя совсем как отправляющиеся на курорт отпускники – они похохатывали, о чем-то переговаривались, один выудил из «сидора» засаленную колоду карт – явно самодельных... Полное складывалось впечатление, что уголовники прекрасно друг с другом знакомы, и уже не первый год.
– Во, глянь, урки загоношились, – вроде ни к кому не обращаясь, вполголоса проворчал сосед Спартака, дядька с землистого цвета лицом. – Им-то что, считай, на родину возвращаются – им что тюрьма, что лагерь, все одно дом отчий. Тут-то они пока тихие, сучары, потому как их меньше, не то, говорят, мигом бы свои законы понаустанавливали...
– Кто говорит? – повернувшись к собеседнику, лениво поинтересовался Спартак.
Разговаривать ни с кем не хотелось напрочь, но и молчать всю дорогу тоже было невозможно.
– Во даешь! – удивленно протянул дядька. – Ты откуда такой свалился? Или тебя, хе-хе, прямо с улицы сюда определили? Пока до трибунала в тюряге сидели, а потом этапа дожидались, это самая популярная тема в камере у нас была, окромя, конечно, баб... Мне-то повезло, в моей «хате» в основном из плена освобожденные сидели, а вот про другие камеры, где этих тварей больше было, много чего паскудного говорят. Неужто не слыхал?
– Да вот вышло так, что я и до, и после приговора в одиночке сидел, – ответил Спартак.
Про свое шапочное знакомство с некоторыми воровскими привычками, почерпнутое в процессе общения с Марселем, он пока решил не распространяться. Бог его знает, как на это отреагируют попутчики... Этот дядька, к примеру. Сразу видать, что блатных он, мягко говоря, не жалует.
– Может, расскажешь, куда направляемся? Меня Спартак зовут.
– Гвардии сержант Федор Барабанов, – отрапортовал дядька, крепко пожимая протянутую руку. – Бывший фронтовик, танкист, на втором годе войны в плен попал, теперь наши освободили и сюда вот по 58-1-б определили... А ты че, не русский, что ли?
– Это почему еще?
– Имя уж больно заковыристое.
– В честь одного бойца из Древнего Рима назвали, – кратко ответил Спартак.
– Эвона... А куда едем, сам до конца не знаю. По дороге конвоиры болтали, я послушал, но и они, кажись, не до конца в курсе... Определили нас с тобой, брат, в этап, направляющийся то ли в Беломорско-Балтийский ИТЛ, то ли в Соловецкий ИТЛ, то ли на комбинат НКВД, что на Кольском полуострове, слыхал о таком? Короче, лес валить будем. А где именно – какая разница? Главное, что не в Воркуте. Там холодно.
Колеса перестукивались на многочисленных стрелках, за окошком, расположенным в коридоре напротив зарешеченной двери камеры, мелькали какие-то фабричные районы Москвы, хотя рассмотреть что-то через грязное стекло было почти невозможно.
– А я вот слыхал, – вступил в разговор третий сосед Спартака и Федора, молодой парень с интеллигентскими усиками, – что будем мы там строительством заниматься. Какой-то комбинат горнодобывающий возводить. А может, канал восстанавливать[23]. Меня Виктором зовут. Виктор Мозговой, – добавил он, протягивая руку. – Может, вместе будем держаться? Вместе проще, честное слово, и с этими, – он скосил глаза на сторону, где резались в карты блатные, и понизил голос совсем уж до еле слышного шепота, – проблем меньше.
– Ты что, опытный сиделец? – спросил Спартак.
– Да какое там, первый раз. Меня в Москву тоже этапом доставили, из Орла. В нашей камере, – он криво усмехнулся, – еще ничего, а вот в соседней, там урок больше было, такой беспредел сразу после отправки начался, страх! И вещи, что получше, себе забирали, и пайку, а кто поодиночке пробовал возмутиться, так отмутузили, что кровью харкали...
– А что ж конвой? – спросил Спартак.
– А ничего конвой! Что ему, больше всех надо? Не убили, и слава богу. Мы для них третий сорт, изменники Родины, а урки – они ж свои, они Родину не предавали!.. Вот такая, брат, философия.
– Н-да, веселые перспективки нас ожидают, – протянул Спартак.
– Это еще что, – сказал Виктор. – А про лагеря такое рассказывают...
– А ты верь больше всему, что люди болтают, – ворчливо заметил Федор. – Сами небось в лагере-то не были, а байки травить горазды, а такие вот, как ты, панику и распускают! На фронте тебе быстро бы за паникерство всыпали по первое число, в штрафную роту – и все дела...
– Да ладно, мужики, и в лагерях люди живут, – вклинился в их спор Спартак.
– Живут, – мрачно вздохнул Федор, – только и я слышал, что верховодят там такие вот, – он мотнул головой в сторону блатных, – и тут важно, как себя человек с первого дня поведет, как на этапе себя покажет. Молва – она быстрее приказа летит. Не успеешь на место прибыть, а там про тебя уже все известно... Ладно, – он махнул рукой, – живы будем – не помрем.
Меж тем обитатели «купе» уже распределились по полкам. Какое-то время ехали молча. Каждый думал о своем, Спартак в который раз вспоминал Беату, потом его воспоминания по какой-то прихоти сознания переключились на Марселя. Наверное, обстановка навевала. Интересно, что бы непутевый сосед на его месте делал? Хотя тут и гадать нечего: Марсель сидел бы аккурат над ним, там, где с самого начала, словно по молчаливой договоренности, расположились блатные, причем он, как пить дать, был бы у них за главаря, атамана, вождя – правильное подчеркнуть. Не иначе придется вспоминать кое-какие выражения бывшего соседушки по квартире и манеру разговора...