Заговор - Сергей Шхиян

— Когда ты увидел Прасковью?

Демьян Демьяныч смешался, потеряв нить повествования, и замолчал, глупо пяля глаза. Мне такие приколы были знакомы, сам ими пользовался при общении со строгим начальством. Я повторил вопрос, но тот снова понес околесицу:

— Так я, значит, тебе и говорю, что баба меня послала. Мы с ней вчера, того…

— Про бабу я понял. Теперь даю тебе последнюю попытку, если и дальше будешь валять дурака, то больше спрашивать не буду.

— Почему? — по-настоящему глупо удивился он.

— Не хочу зря время терять, не станешь дело говорить, Сидор тебя зарежет как барана, и все дела.

Демьян сначала не поверил, но посмотрел на сына подьячего и понял, что я грожу не зря. Тот, и правда, был так зол, что готов на все.

— Ладно, коли так, — перестав прикидываться кретином, сказал дворовый. — Видел я как Автаномка крадется за Прасковьей. Она как перебралась через лаз, то сразу бегом по улице, а Автаномка за ней следом. Пошел и я посмотреть, что к чему, а он, дьявол, — Демьян кивнул на соседа по лавке, — добежал до угла и свистнул. Тут откуда ни возьмись, двое конных, схватили Прасковьюшку, перекинули через коня и ускакали. Я, конечно, к Автаному, а он грозить стал, скажешь, говорит, кому, жизни лишу!

— Врешь ты все, вражина, — возмутился доселе молчавший Автаном, — не грозил я тебе, ты сам на деньги польстился!

— Какие деньги, ты на меня зря не наговаривай!

— Молчать! — прервал я бессмысленный спор и обратился к предателю. — Теперь ты говори, да без утайки, соврешь, казню, правду скажешь, может и помилую.

Автаном угрюмо на меня посмотрел, но когда мы встретились взглядами, первым отвел глаза.

— Нечего особо и говорить. Прельстили меня по пьяному делу доносить обо всем, что тут у нас делается, обещали озолотить. Озолотили! За все про все медный грош дали, да со мной же его и пропили!

Он замолчал, переживая свой промах.

— За Христа хоть тридцать серебряников отвалили, а тут… Эх, грехи наши тяжкие!

— Что это были за люди, какой им у вас здесь интерес? — перебил я тяжелые думы продешевившего Иуды.

— Люди как люди, такие же, как мы, холопы. Они о себе много не говорили, ни кому служат, ни где живут. Интереса их не знаю, они мне ничего про такое не сообщали. Пили много, это чего греха таить… Они-то и велели рассказывать, что здесь почем, и все дела.

— Когда ты им сказал о том, что Прасковья вернулась?

— Сегодня утром, — ответил он, пряча глаза.

— Первая ложь, — загнул я палец. — Три раза соврешь, лишишься жизни.

Автаном немного смутился, порыскал взглядом по горнице, сознался:

— Твоя, правда, соврал, как они научили. Побежал ночью, сразу, как вы объявились.

— К кому побежал?

— Здесь поблизости. Ваське Кривому доложил.

— Рассказывай все в точности, — оживился я. — Что за Васька, где живет, кому служит!

— Здесь рядышком, за углом в переулке, изба такая корявая, там раньше Варвара-бражница жила, — объяснил он, для наглядности показав пальцем направление.

— Кому служит, знаешь?

— Это нам неведомо, а Ваське Кривому нужно стучать сначала три раза, а потом еще один, тогда он и откроет!

Больше, сколько я ни бился, ничего интересного Автаном рассказать не смог. Использовали его, скорее всего, втемную, пользуясь извинительной национальной склонностью. Теперь, хоть что-то выяснив, нам предстояло искать концы в соседнем переулке.

Определив обоих мужиков под арест, мы с Сидором отправились на поиски «корявой» избы. Время было полуночное, самое подходящее для разбоя и темных дел. «Корявую» избу Автаном описал в точности, действительно, даже в ряду неказистых соседних строений она выделялась небрежностью постройки, разной толщиной бревен в стенах и несимметричными пропорциями. Мы осмотрели прилегающую территорию, такую же запущенную, как и сама изба, потом обошли ее вокруг. Единственное ее окно выходило на пустырь, заросший бурьяном.

— Я зайду один, а ты сторожи окно, — сказал я Горюнову. — Если что, действуй по обстоятельствам. Будет все тихо, сторожи дверь, чтобы нас не застали врасплох.

Сидор кивнул и завернул за угол. Я подошел к двери и постучал так, как объяснил Автаном, три раза и после паузы еще один. Будто меня ждали, сразу же за дверями завозились, заскрипели петли, и в дверной щели показалась всклоченная голова.

— Ты что ли, Автаномка? — спросил сиплый голос.

— Он самый, — ответил я и ударил всклоченного человека кулаком в подбородок. Голова хрюкнула и исчезла.

Я вбежал в избу. На столе горела тусклая сальная свеча, едва освещая убогое жилище. Хозяин возился на полу, ругался матом и пытался встать на четвереньки.

— Здорово, Кривой! — поприветствовал я его, ударом ноги вновь сбивая его на пол. Тот екнул и повалился набок.

— Ты это чего? Кто такой? Почему дерешься? — спросил он, оставаясь лежать.

— Черт, пришел по твою душу!

— Какой еще черт, ты что, добрый человек, людям отдыхать мешаешь? Разве это можно?!

— Добрый человек? — воскликнул я. — Да ты посмотри на меня!

К сожалению, в избе было так мало света, что мой костюм терял половину своей привлекательности. Однако и то, что кривой смог рассмотреть одним глазом, ему совсем не понравилось.

— Ты, что, правда, нечистый? — спросил он дрожащим голосом.

— А то! Вставай, собирайся в чистилище. Тебя давно в аду дожидаются!

Не знаю, поверил ли он мне, но так как я не утаскивал его в ад немедленно, решил поторговаться:

— Что ж так сразу в ад, я тебе еще на земле пригожусь! Дай хоть перед смертью покаяться! Может, я так себе прощение заслужу!

— Ладно, давай кайся, — согласился я, предполагая, что сейчас услышу о похищении девушки. Однако Васька заговорил совсем на другую тему.

— Пожар большой нынче утром в Москве будет! Такой пожар, что и свет не видывал. Много людишек погорит! Каюсь, Господи, я к тому руку приложил!

— Что еще за пожар, — в первую минуту растерялся я, — давай подробно рассказывай!

— Город подпалим с разных сторон. Государь днем вдовую царицу встречает, так чтобы московские людишки думали, что Господу то неугодно. Не матушка она ему, мол, а признает сыном по принуждению. А как сгорит Москва, так наши люди кричать почнут, что ложный царь во всем виноват. Был бы правый, так того несчастья не получилось!

— И много вас таких поджигателей?

Кривой был так напуган адом, что выглядел безумцем и говорил такие же безумные речи. Я сначала подумал, что он просто заговаривается, но Кривой продолжал бормотать, истово открещиваясь от нечистой силы, то есть меня:

— Не счесть, не одна сотня! Знаю, что грех это великий, христианские души губить, за тем ты и пришел, ответ потребовать! Прости меня, батюшка нечистый, а у Господа я сам прощение вымолю!

Васька встал на колени и, продолжая креститься, принялся стукаться лбом об пол.

Бился так сильно, что я испугался, что мне не удастся дослушать исповедь.

— Погоди молиться, скажи лучше, кто же такое худое дело придумал?

— Сам что ли не знаешь? Твоим наущением все совершается, — вполне логично ответил кающийся грешник.

— Знаю, конечно, да тебя проверить хочу, как ты раскаялся!

— Государь наш и придумал!

— Какой еще государь?! Дмитрий Иоаннович? — воскликнул я, начисто переставая понимать, что происходит у нас в Московии.

— Царь Дмитрий, наш законный государь, но не тот самозванец, что сейчас сидит на Московском престоле!

— Так что, выходит, в Москве есть еще один царь?

— Истинный! Только он пока себя не объявил, ждет своего часа. Когда народ поймет, что его дурачит самозванец, вот тут-то настоящий государь себя и покажет!

О том, что претенденты на престол могут объявиться еще при жизни нынешнего Самозванца, я ничего не слышал. По официальной истории Лжедмитрий II, прозванный Тушинским вором, должен был объявить свои притязания на престол только после гибели Лжедмитрия первого.

— А как его зовут? — осторожно спросил я, боясь спугнуть разоткровенничавшегося с нечистым заговорщика.

— Сам что ли не знаешь? — начал он, и я решил, что разговор пойдет по второму кругу, но Васька объявил не будущее имя грядущего русского царя, а настоящее:

— Семен Аристархович.

— Фамилия его как?! — чуть не закричал от нетерпения я.

— Известно как, Ерастов-Рюрикович! — спокойно ответил он.

— Дьяк Ерастов?

— Так его только сейчас зовут, но скоро все переменится!

— Теперь говори, где он живет?

— Известно где, на Якиманке, там его всякий знает! А скоро и вся Русь ему в ножки поклонится!

Было, похоже, что у кривого начало сносить крышу, он очередной раз так сильно ударился лбом об пол, так что я невольно поежился.

Потом он вдруг прервал разговор и начал громко читать «Отче наш». Нужно было, пока он совсем не свихнулся, попытаться узнать, куда увезли Прасковью.