Десять жизней Мариам - Шейла Уильямс
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я слушал ее, вспоминая слова игбо, которые говорил Калу… призрак. Наблюдала, как она осторожно выпила воду, съела два ломтика хлеба. Я сказала, что до восхода ей нужно уйти, и она согласилась.
«Пойдем со мной, сестра, – позвала женщина, впиваясь в меня глазами, полными умной энергии. – Мы уйдем на свободу вместе. Что тебя здесь держит?»
У меня не было ответа. Теперь при мне оставалось только имя, которого никто не знал, и только та жизнь, которая была, пока я не ступила на палубу «Мартине». Чтобы унести это «имущество» с собой, даже мешок не понадобится.
Что еще со мной могли сделать? Мне не исполнилось и двадцати, а меня много раз избивали, дважды продавали, один мой ребенок умер, и еще двоих я потеряла из-за хлопкового рабства. Пропал и мой мужчина. Оставалось только убить.
Женщина игбо ушла до восхода, выскользнув из хижины, как кошка. Я спала. Дверь не скрипнула, потому что несколько месяцев назад Джеймс ее смазал.
Через несколько недель появились мужчина и мальчик, еще месяц спустя – женщина менде, слов которой я не знала, с сыном. Людей убегало так много, что землевладельцы организовали отряд поисковиков-добровольцев.
Оуэн Маккей и остальные всякий раз, когда случался побег, выпускали своих собак на Ньютоновскую мельницу. Злобные псы носились по полям и садам, вставали на задние лапы и пытались выломать двери. Двое как-то раз промчались через хижину Лулы, опрокинув стулья и стол, расколотив посуду, порвав и пожевав постельное белье и одежду, чуть не до смерти напугав Салли, четырехлетнюю дочку Лулы. Собаки носились по поселкам, скакали, как дикие лошади, не заботясь, по чьим владениям топчутся. Под их лапами пали розы госпожи Нэш и ее так называемый английский сад. Марту Нэш все это ужасно выводило из себя. «Преследуйте негров, – кричала она Маккею, – но не портите мне розарий!»
Но к моей хижине собаки не приблизились, как хозяева их ни науськивали. Обежали широким кругом, понюхали, опустили большие головы, заскулили и помчались дальше. Нэш потом всем говорил, что это потому, что я ведьма и наложила заклятие на свое жилье. После того, как Джеймс и мои мальчики ушли, мне было все равно, считает он меня ведьмой или нет. Я-то знала, что псов прогнали вовсе не чары и не злой дух. Кухня Мари Катрин произвела на меня неизгладимое впечатление, но очень быстро я поняла, что ее «варева» далеко не всегда были едой. «Нет! N’est pas mangez![56] Не трогай!» Сколько раз я слышала это предупреждение на креольском, французском, английском и португальском языках? «А что это?» – вопрос, который я задавала ей, наверное, столько же раз, сколько звезд на небе.
Ее уроки до сих пор служат мне.
«Attencion[57]. Не спрашивай, что это такое, ma petite Marie[58], спроси, как оно действует». И Мари рассказывала, для чего предназначен тот или иной отвар, чай, снадобье или бальзам, как их готовить, учила правильно отмерять и сколько чего использовать для мужчины, женщины, ребенка или животного. «Практически у всего есть свое предназначение: у каждого растения, даже у того, что все называют сорняками, и у придорожной пыли», – учила она меня. В том числе и тому, как запахом сбить собаку со следа.
Вот только непонятно, откуда Мари Катрин это знала и зачем ей это было нужно. Ведь она родилась свободной на Гаити, ее отец и дед были белыми французами. И сама она – с прямыми светло-каштановыми волосами, почти всегда спрятанными под белым тюрбаном, острыми чертами лица и темными, как эбеновое дерево, глазами – выглядела почти белой. Когда я сказала об этом своем наблюдении, глаза ее, излучающие тепло в мою сторону, моментально остыли и стали холодно-черными, как обсидиан.
«Maman преподала мне хороший урок насчет les blanches[59], – от сильных эмоций голос ее звучал чуть сдавленно. – Для les blanches я цветная. И даже достаточно черная. Чтобы подвергнуть… обработке. Чтобы… купить и продать. Et maintenant[60]».
Мари объяснила, что училась этому искусству у матери, которую учила ее мать, знахарка из Дагомеи, поклоняющаяся лоа Легбе[61], а ту во время набега захватили в плен португальцы. Добравшись до Гаити, а потом до Ямайки, она и другие сбежали в горы и создали собственную общину без белых людей, где и жили в своем мире. На самой Ямайке я не бывала, только в местах неподалеку, но даже до меня доходили слухи о свирепых маронах, живущих за туманом гор.
«Когда я была très jeune, очень маленькой, – продолжала Мари Катрин, – плантаторы иногда устраивали набеги на нас. Приходили с оружием и собаками». Она усмехнулась, ее глаза слегка остекленели при этом воспоминании. «Когда они нас находили, а это случалось нечасто, то les chiens[62] отказывались нас выслеживать!»
Лучше всего действовали сушеный красный перец, гниющее мясо и густая слизь, выжатая из желез сурка, опоссума или скунса. Все это смешать и нагреть. Когда Мари готовила зелье, Цезарь опрометью убегал. От этого запаха желудок могло вывернуть наизнанку даже у слона.
«Это лучше всего делать на открытом воздухе, подальше от жилья, – говорила Мари с озорной улыбкой на губах. – Или в пещере, где тебя никто не увидит».
«И не унюхает!» – сдавленно выдохнула я, выбегая из комнаты; желудок скрутило. Мари рассмеялась, словно колокольчики зазвенели.
«Точно! От этого у собак аж слезы потекут, – сказала она, позвав меня обратно. – Много не наливай. По капельке через каждый фут вокруг хижины или проема, который хочешь защитить. А если самой придется бежать, моя Мариам? Eh bien[63]. Размажь по себе несколько капель, – продемонстрировала она, проведя рукой в области сердца. – Comme ça[64]. Этого достаточно, чтобы и собака, и лошадь отвернули в сторону».
И вот, когда к моему дому пришли искать женщину игбо, мужчину, его сына и женщину менде, собаки убежали, скуля. И Роберт Нэш, недолго думая, принял, по его мнению, разумное деловое решение. Продал меня.
За всю жизнь меня похищали, покупали и продавали пять раз, так что аукцион в Вигфолл-Тернинг ничем особым мне не навредил. Торговец тыкал и подталкивал нас – я отшвырнула его грязную грубую руку от своих интимных мест и зарычала, когда он
