Костотряс - Чери Прист

— Ну да, если хочешь умереть не своей смертью. Между прочим, я пытаюсь оказать тебе услугу.

— Знаю, и спасибо вам за это, — сказал Зик. — Только я не хочу уходить, пока не повидаю старый дом.

— Сейчас тебе такие подвиги не по зубам, юноша. Забудь. Да ты посмотри на себя: голова в шишках, одежда разодрана. Повезло еще, что жив остался. И что я пришла отбить тебя у этого старого черта с его огнедышащей тростью.

— А мне его трость понравилась, — заметил он, без особой охоты принимая маску из ее рук. — Штучка что надо. При ходьбе ему помогает, ну и защищаться. Его ведь на войне ранило…

Принцесса перебила его:

— Ни на какой войне его не ранило. Остеруд так быстро оттуда сбежал, что никакой снаряд не догнал бы. А бедро он себе повредил пару лет назад — свалился по пьяной лавочке с дома. И сосет с тех пор то опиум, то виски, то желтуху, чтобы болело не так сильно. Уясни себе, мальчик: он тебе не друг. Ну или не был твоим другом; может, при столкновении его убило. Не знаю, я его найти не смогла.

— Так мы в подвале? — сменил тему Зик.

— Да, как я тебе и говорила. Когда дирижабль налетел на башню, ты скатился на самое дно. Это я тоже говорила.

— На башню налетел? А зачем? — спросил он.

— Ну не нарочно же, дурачок. Да я и не особо представляю, с чего бы… Бринк хороший капитан, чертовски хороший, но корабля этого я не припомню. Новый, наверное, — может, капитан еще не освоился. Видно, что-то там у них не задалось, всего и делов. Сейчас они наверху, чинят поломку. Иначе в воздух не подняться.

Постепенно глаза Зика приноровились к свету фонаря — и с некоторым трудом до него дошло, что в руках у нее не обычная керосиновая лампа, а нечто более странное.

— Что это такое?

— Фонарь?

— Что за фонарь?

— Хороший и яркий, такому и дождь нипочем, — ответила она. — А теперь давай-ка соберись, мальчуган. Нам с тобой еще топать на самую верхушку башни, к дирижаблю. Хотя какой там дирижабль — хлам пиратский, из чего только не скроенный. Называют его «Клементиной». И да, к твоему сведению, — она понизила голос, — если у капитана новый корабль, это еще не означает, что его недавно построили. Очень даже может быть, что капитан его украл.

— Ага, и вы так вот просто оставите меня с этим человеком? — проворчал Зик. — Не по нутру мне, чтобы меня пираты через стену возили.

Принцесса стояла на своем:

— Они тебя не тронут. Я их с потрохами купила, к тому же они неплохо меня знают и, коли дали слово, навредить тебе не рискнут. Нянчиться не станут, но и страшного ничего не сделают — уж не страшнее, чем тебе уже досталось. — Чередуя материнские замашки с генеральскими, она вывела его на захламленную лестницу и объявила: — Ну все, пойдем. На самом деле, путь наверх вполне сносный. Все обломки скатились в подвал, совсем как ты.

И шустро полезла вверх, огибая завалы. Зик, так и не разобравшийся в своих чувствах, тронулся за ней. Вокруг не было и намека на свет, кроме фонаря Анжелины с его странноватым белым свечением. Через несколько пролетов они вышли на один из пустых этажей, оставшихся недостроенными. По ту сторону окон чернела непроглядная ночь — то ли уже очень поздно, то ли еще очень рано.

— Я оставил матери записку, но… она меня убьет.

— Уж как момент подгадаешь, — заметила принцесса. — Тут хитрость в чем: нужно, чтобы тебя не было достаточно долго; тогда она перестанет злиться и начнет беспокоиться… но с беспокойством тоже лучше не перебарщивать, иначе ее качнет обратно и она снова разозлится.

Он улыбнулся, позабыв про маску:

— У вас, наверное, у самой дети.

Ответной улыбки не было. Зик был в этом уверен, потому что женщина застыла на миг перед очередной заваленной ступенькой, а шелеста расплывшихся губ не последовало. Она просто зашагала дальше.

— У меня была когда-то дочь. Давно.

Что-то в ее тоне подсказало, что приставать с дальнейшими расспросами не стоит.

Он с кряхтеньем карабкался наверх, поражаясь ее энергии и силе; на ум лезли и другие неуместные мысли, которые лучше было придержать при себе. Жутко хотелось спросить, сколько ей лет; чтобы не проговориться, Зик спросил:

— А почему вы одеваетесь как мужчина?

— Потому что охота.

— Чудно как-то, — сказал он.

— Ну и что ж с того, — откликнулась она. Затем продолжила: — Можешь задать и другой вопрос, если желаешь. Я же вижу, тебе интересно. Так интересно, что мне и без слов все слыхать. Вот так же вороны на улице молчат.

Зик понятия не имел, об одном ли и том же они говорят. Спросить как на духу, сколько лет она топчет землю, он не отваживался, так что решил зайти издалека:

— А почему тут нет молодых?

— Молодых?

— Ну, Руди мне в отцы годится, если не больше. Еще я видел китайцев, но почти все они были того же возраста… или даже старше. А теперь вот… вы. Что, в подполье все такие…

— Старые? — закончила она. — Хоть у меня и тебя представления о старости разные, подметил ты все-таки верно. И да, тому есть причина. И довольно простая. Можешь и сам догадаться, коли поразмыслишь хорошенько.

Он отпихнул в сторону балку, перегородившую дорогу.

— Вообще-то, мне сейчас думать некогда.

— Ну ты и чудак. Думать ему некогда. Да в таких случаях надо думать шустрее всего! Иначе протянешь здесь не дольше, чем блоха на песьей шкуре. — На очередной площадке она остановилась и подождала его, потом подняла фонарь и посмотрела вверх и вниз. — Так, я уже слышу матросов. Конечно, они там все не подарок, какого ни возьми… но думаю, с тобой все обойдется. Ну как, хотел бы ты соображать пошустрее?

— Да, мэм.

— Ну тогда скажи мне, пока мы еще не пришли: почему здесь нет детишек вроде тебя?

— Потому что… — Ему вспомнилось, что Руди рассказывал о китайцах и как они остались без женщин. — Потому что здесь нет женщин. А о детях обычно заботятся женщины.

Принцесса притворилась обиженной:

— Нет женщин? А я, по-твоему, кто? Есть у нас женщины.

— Да я же имел в виду молодых женщин, — пролепетал он, но сразу же понял, какую глупость сморозил. — В смысле, не таких старых, как… ну, у которых еще могут быть дети. У китайцев-то женщин нет, это я точно знаю. Так Руди сказал.

— Да что ты можешь знать? Но хоть в чем-то Руди тебе не солгал. Китаянок в городе нет, а если и есть, то я их не видела. Но послушай-ка: в подполье живет еще по меньшей мере одна женщина — однорукая барменша, звать ее Люси О'Ганнинг. И пусть рука у нее одна, устоять перед ней не могут ни двери, ни мужчины, ни трухляки. Крепкая баба, — добавила Анжелина не без восхищения. — Но сказала одно, скажу и другое: по возрасту она могла бы быть мне дочкой. А тебе матерью, если не бабушкой. Так что думай дальше, мальчик. Отчего здесь одни старики?