Год Мамонта - Владимир Романовский

— А то приезжал к нам сам Конунг Кшиштоф, — заговорил комик издевательским тенором. — Лет пять назад, посмотреть, чего у нас и как. Жить нас учил. Они ж, славы, загадочные, а движения славской души непредсказуемы совершенно. И склонны они к щедрости великой. Говорил он так, знаете ли, степенно, славской своей мудростию бравируя… — Комик заговорил баритоном со славским акцентом, — А надо вам, ниверийцы, знать, что мы вам помогать, а вы нам за то не шутить. Мы вас подкормить и подпоить, а вы тихо сидеть и понимать.

В гостиной захохотали.

— Ну, — сказал комик обычным голосом, — наш грозный но справедливый Фалкон прикинулся добродушным и гуманным, это вообще в нашем ниверийском характере — я вот смотрю сейчас на лица, все так гуманны, так добродушны, а мечи на перевезях просто так болтаются, для красоты.

В гостиной засмеялись.

Брант понял метод комика. Говоря крамольные якобы вещи, комик не забывал льстить аудитории. И, самое интересное — Фалкону тоже! Какая же это оппозиция, подумал Брант. Это же просто театр, видимость оппозиции, да еще, возможно, спонсированная сверху видимость. Будь здесь Фалкон, он ушел бы, надуваясь от гордости, польщенный.

— Добродушный Фалкон говорит, да, конунг, да, властитель славов наизагадочных, так именно мы и будем себя вести и поступать. Ты только пришли нам пожрать, а то ведь проголодаемся. А мы ведь страшные, когда голодные. Еще вдруг вспомним славное прошлое, нападем на кого-нибудь, может даже на вас, леса ваши подпалим, города скосим.

В гостиной смеялись люди, которым нравилось, что они страшные, когда голодные, и нравился понимающий и ценящий это Фалкон, и ужасно нравился этот дурак, славский конунг, который испугался и дал пожрать. И правильно испугался. Еще бы он не испугался.

Брант ошибался. Он только что прибыл в Астафию и еще не разбирался в ньюансах. Оппозиция действительно существовала, но собиралась вовсе не здесь.

К нему подошел средних лет представительный мужчина, щегольски одетый.

— Молодой человек, — сказал он тихо, — мне хотелось бы с вами поговорить. Перейдемте в соседнюю залу.

Брант огляделся и заметил Хью, который, с расстояния десяти шагов, смотрел на него и одобрительно кивал, поднимая кверху большой палец. Господина, стало быть, прислал Бранту именно он.

В соседней зале было прохладно. Все окна выходили на север.

— Меня зовут Бош, — сказал щеголь. — Я — представитель гильдии купцов. Я слышал, что вы…

— А как же вас сюда пускают?

Бош усмехнулся. — Посмели бы они меня не пустить. Так вот… Я слышал, что вы — ученик Зодчего Гора. Это правда?

— Да.

— Как поживает старина Гор?

— Не знаю, — сказал Брант. — Давно не виделись.

— Жаль. Ну да ладно. Вы прибыли в Астафию, чтобы сделать карьеру?

— Нет. То есть, еще не знаю. Нужно осмотреться.

— Вы осторожны. Это прекрасно. У меня есть к вам деловое предложение. Посетите меня завтра в моем особняке. На улице Плохих Мальчиков. Вот вам мой адрес.

Брант сунул визитку в карман не глядя.

— А что за предложение?

— Я мог бы вам дать шанс заявить о себе в этом городе. У вас будут еще предложения, но я подошел к вам первый, а это в гильдии много значит. Я уверен, что вам понравится мое предложение. Вы будете строить здание. У вас будет столько средств и столько рабочих рук, сколько вам понадобится, а здание будет находиться в самом центре города, на виду у всех.

— Центр города весь застроен.

— Это нас с вами не остановит. В центре есть здания, не представляющие собой исторической и художественной ценности. Снесем одно или два.

Лицо Бранта ровно ничего не выражало, но сердце молодого зодчего быстро забилось. Удача и успех. Строить, едва приехав в столицу, строить на виду! А в том, что здание будет великолепным и все его сразу заметят и оценят, Брант был уверен. В себе он нисколько не сомневался.

— Когда вам будет удобно? — спросил он.

— В полдень. Вас устроит?

— Да.

— Жду вас.

В гостиной крамольный певец сменил крамольного комика, но Бранту было неинтересно. Ни с кем не попрощавшись, он направился к выходу. У самой двери, где небольшая группа людей переговаривалась в полголоса, он почувствовал женскую руку в своей руке.

— По утрам я всегда дома, — очень тихо и очень внятно сказала Аврора. — С семи до полудня.

Нико тем временем пьянствовал в одном из окраинных кабаков, икая от плохого пива. Ночные грабители спали, дневные промышляли на улицах, и в кабаке было относительно безопасно. У редких посетителей были такие мутные глаза и такие безучастные лица, что даже Нико было понятно — здесь слушать его саги никто не будет. Хозяин кабака подливал Нико пива, клал сдачу на грязную стойку, и молчал.

слева к стойке подошла какая-то бабенка. Нико вгляделся, делая вид, что ему неинтересно. Баба была плотная, крепкая, чисто одетая. Блондинки седеют мягко, почти незаметно. Бабенка старая — совершенно точно старше тридцати, возможно все шестьдесят, кто их, старых, разберет. Но ничего, красивая.

Переговорив с трактирщиком, дав ему золотой и ничего не заказав, баба поймала на себе взгляд Нико и улыбнулась. Рослая. Со среднего мужчину ростом, а может и выше. Нико улыбнулся в ответ. Рослая бабенка подсела к нему. Это ничего, что она старая, подумал Нико. Если она меня полюбит, я совершу для нее какой-нибудь подвиг.

— Как дела? — спросила рослая бабенка.

— Лучше, — сказал Нико.

— А были хуже?

— Это как посмотреть, — сказал Нико, интригуя.

— Что же было?

— С войны я только что вернулся, — сказал Нико, горько усмехаясь.

— Какой войны? Войны сейчас нет.

С горечью покачал Нико головой. Пригубил пиво.

— Это-то и обидно, — сказал он. — Проливаешь кровь, рискуешь жизнью, и никто об этом не знает. Есть войны явные, напоказ, и есть войны тайные, вернувшись с которых воин не имеет даже права оплакать падших товарищей.

— Павших товарищей, — поправила рослая бабенка.

— Правильно, — сказал Нико. — И бьешься, бьешься с этой тайной сволочью, проявляя доблесть, а дома никто об этом не знает. Обычным воинам повезло — они сражаются за честь страны. А за безопасность сражаемся мы, воины тайные. Честь — вот она, флаги да гербы, везде висят. А безопасность невидима.

— Это точно, — сказала рослая бабенка, кладя ему руку на плечо. — Вот что, воин, понимаю я тебя очень хорошо, и готова я неблагодарность и невежество сограждан наших компенсировать щедро. Сейчас три часа пополудни, а вечером приходи ко мне, часов в восемь. Проведем с тобой время, парень. Согласен?