Ищи меня в России. Дневник «восточной рабыни» в немецком плену. 1942–1943 - Вера Павловна Фролова

Мы с Симой вместе от души похохотали, когда я живописала ей, как Шмидт возился и ерзал толстым задом в корыте, а потом так же дружно облаяли его. Сволочь пузатая. Подонок чертов. Боров вонючий. Ну и добавили еще кое-что покрепче.

10 ноября

Вторник

Вот и промелькнули, ушли незаметно в прошлое великие Октябрьские торжества. 7-го ноября весь день зарывали в бурты картофель. Уже с утра непогодилось – в воздухе висела влажная изморось. И может быть, еще и от этого было так горько на душе. Работали молча, никому не хотелось разговаривать – видно, каждый думал о своем, вспоминал былое, видел перед глазами родных, близких людей, друзей, товарищей.

Я, например, была вся в воспоминаниях о школе, о том, как мы в последнем, девятом классе готовились к праздничному вечеру. Вспомнила, как коллективно, споря и волнуясь, создавали литературно-музыкальную композицию. Мне с Ривой Сорокиной выпало петь дуэтом песню о Чапаеве. И – Господи! – как же мы опозорились! – обе начисто и враз забыли слова второго куплета. Гармонист Васька Ревков, озадаченно поглядывая на нас, уже дважды проиграл вступление, а мы, недотепы, все никак не могли вспомнить нужные слова. Наконец Ривка, а за ней и я неуверенно, невпопад начали третий куплет. Покидая сцену, слышали за спиной в зале веселый гогот, хихиканье.

Несчастные-разнесчастные (не было в тот момент несчастнее нас на свете!), мы сидели потом с Ривкой в пустом классе и боялись высунуться в зал, где давно уже играла музыка и кружились в танцах наши девчонки и мальчишки. Дурочки! Как же не понимали мы тогда, какой мелочью, какой ничтожной мелочью были эти наши неприятности! Как же не понимали мы того, какими счастливыми все были, и как не ценили, не берегли своего счастья! Неужели, неужели никогда не вернется прежняя наша вольная жизнь, неужели все радостное и светлое у меня уже позади?

Грустные эти мысли прервал вдруг Миша: «Что это вы все, ту, май-то, повесили носы? – крикнул он бодро и с силой всадил лопату в землю. – Сегодня – наш праздник, а в праздник надо веселиться. Давайте петь!» – И первый затянул:

       Утро красит нежным светом

Стены древнего Кремля…

Мы дружно подхватили и потом уже, благо не было на горизонте Шмидта, перепели все известные нам песни. Спели даже «Интернационал», правда негромко, чтобы не услышали чьи-либо недобрые уши. Но грустное настроение все равно не исчезло, – наоборот, еще только хуже разбередили в себе тоску по дому, по Родине, по былой жизни.

И на следующий день – 8-го ноября почему-то не ощущалось ни обычной воскресной радости, ни покоя. В этот праздник у нас перебывало много народу (Шмидт с семьей с утра куда-то укатили на машине, и мы не опасались принимать гостей). Пришли Вера Никандрова и Женя с Сашей из Почкау, Клава с Ниной, а также Михаил и Ян от Бангера (Ян – поляк, которого Бовкун обвинил однажды в краже сапог. Он никуда не сбежал, просто уезжал на несколько дней к сестре), еще ребята из «Шалмана» и с ними Ольга и Наталка, Василий от Кристоффера и даже двое каких-то совсем незнакомых русских парней с дальних хуторов.

Верка притащила банку маринованных огурцов и шмат бекона (на мой удивленный вопрос – «откуда?» – пояснила: «Ловкость рук…»). Клава выложила буханку хлеба и кусок отварной говядины (с панского стола). «Шалмановцы» захватили с собой большую миску с варениками из картошки. А Женька и Саша, переглянувшись, вытащили из сумки литровую бутыль с самогоном из сахарной свеклы. Мы, в свою очередь, приготовили винегрет, соленые грибы, знаменитую «норвежскую» селедку, отварной картофель – и получился шикарнейший стол.

Женя налил каждому мутную, зверски вонючую жидкость, и мы, чокнувшись разномастными чашками, стаканами, банками (кому что досталось), выпили за далекую свою Родину, пожелали ей вечной жизни и свободы, а также стойкости и мужества, силы и мощи в борьбе с проклятым врагом.

У меня с одного глотка, казалось, обожгло все внутренности (ну и отрава!), перед глазами почему-то все поплыло, закружилось, и я, расхрабрившись, произнесла тост: «Пусть наша Родина простит нас за невольное предательство. А мы, если доживем до светлого дня освобождения, постараемся доказать ей и свою верность, и преданность…»

Последние слова я, к своему стыду, произнесла невнятно, захлебываясь слезами. Но меня все поняли, потянулись ко мне со своими «фужерами». Кто-то тоже расплакался, кто-то стыдливо засморкался. Словом, испортила я все своим тостом, но, к счастью, ненадолго. Уже через несколько минут снова гудел над столом общий разговор, вспыхивал то и дело смех. Сидели в страшной тесноте (но не в обиде – все ведь поместились!) и вспоминали, вспоминали…

У меня почему-то не оказалось в кармане платка, и сидевший рядом Саша Дубоусов достал свой, но не отдал мне в руки, а осторожно вытер следы слез на щеках сам. Я почувствовала, как его рука, словно бы нечаянно, легла на мое плечо, и мгновенно протрезвела. Что это он? В голове ревниво мелькнуло: «Сам шляется к какой-то Адельке, а тут…» Но решила (будто бы ничего не произошло) не выказывать протеста, а подождать, что будет дальше.

Через несколько минут Сашка нашел под столом мою руку и крепко, как-то уж слишком уверенно, по-хозяйски, сжал ее. Я спокойно посмотрела на него: «Ты что, Саша? Тебе что-нибудь передать? Хочешь грибов?»

Он страшно смутился, покраснел: «Нет, спасибо, ничего не надо». Пальцы его разжались, а потом и другая рука незаметно исчезла с моего плеча. Но он и дальше продолжал оказывать мне усиленное внимание, однако в его манерах уже не было прежней развязности и разудалости.

Верка, видимо, заметила со своего места белоусовские «маневры», позднее с любопытством спросила у меня: «Что у тебя с Сашкой произошло?» Я пожала плечами: мол, абсолютно ничего. (Мне почему-то не захотелось с ней делиться.) Но она не поверила: «Знаешь, Сашка всю дорогу расспрашивал меня и Женьку о тебе, сказал, что ты ему очень нравишься».

Я все-таки не сумела скрыть досаду: «Пусть он помолчит! Говорит, что нравлюсь, а сам к этой грязной Адельке таскается». Но Вера не поняла моей досады: «Господи, при чем тут Аделька-то? Она сама на него вешается!.. Да и не только Аделька бегает за ним, учти, что и другие девчонки с ума по нему сходят. Сашка ведь такой парень!»

Да, Александр Дубоусов действительно хорош всем – и внешностью, и умением легко и непринужденно вести разговор. И что греха