Беглец - Фёдор Фёдорович Тютчев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Старик замолчал и в глубокой задумчивости опустил голову.
– И как подумаешь, чудно выходит! – продолжал он после короткого молчания. – Восемнадцать лет пропадал человек; думали, помер, слух такой был, ан вышло не то, – жив, и мало того жив, сам объявился… Надо только умеючи взять, а сделать этого окромя вас, ваше благородие, некому. Затем-то я и приехал к вам, чтобы, стало быть, известить вас обо всем, как следует… Надеялся, не откажетесь. Ну, а теперь, как вы к тому же и сродственником приходитесь, то и подавно, беспременно вам, а не кому другому за это дело взяться надлежит…
– За какое дело? Говори яснее, я тебя что-то, брат, понимаю плохо! Про кого ты говоришь?
– Про кого? Ни про кого иного, как про убийцу проклятого, князя Каталадзе… Ведь он здесь! 18 лет о нем не было ни слуху, ни духу, а теперь вдруг выискался. Во всем святая воля Божья… Вы, ваше благородие, вглядитесь позорче в рожу-то его злодейскую, припомните, не видели вы кого похожего? Да и вы, ваше благородие, – обратился Сударчиков к Рожновскому, – извольте тоже поглядеть. Вы также его видали, еще недавно; не таким, правда, а много старше и одежда на нем другая, не та… Только если вглядеться попристальней, то узнать можно!
Заинтересованные словами Сударчикова донельзя, Воинов и Рожновский принялись внимательно разглядывать фотографию. Сударчиков, дрожа от волнения, не сводил с них глаз, как бы гипнотизируя их своим взглядом.
– Ну, брат, воля твоя – не могу узнать! – произнес Воинов. – Каталадзе был грузин, а это уже известная истина: все грузины на одно лицо, как родные братья.
– Постойте, постойте, – заговорил Рожновский, в свою очередь пристально вглядываясь в фотографию. – Я, кажется начинаю узнавать. Неужели он?
Поднял Осип Петрович глаза на Сударчикова, – тот торжествующе кивнул головой.
– Да кто он? – с легким раздражением спросил Воинов.
– Кто? Муртуз-ага. Неужели не узнаете? – сказал Рожновский.
При этих словах Воинов даже с дивана вскочил.
– О, я дубина! – закричал он, хлопнув себя по лбу, – не мог догадаться сразу… Гляжу, что-то кого-то как будто бы и напоминает, а кого, хоть убейте, не домекнулся.
– Мудреного нет, ваше благородие! – обратился к нему Сударчиков. Я сам сколько раз видел его здесь и ни разу в голову не пришло. А тут вот как-то на днях стоял я у парома, а он с нашей барышней к парому подошел; стали и разговаривают промеж себя; он наклонился к самому лицу Лидии Оскаровны, шепчет что-то, а сам улыбается. Глянул я как-то – и вдруг меня осенило, словно пелена с глаз упала. Припомнилось мне, что, почитай, точь-в-точь и тогда так же было: шел я в тот день рощицей, что за городом нашим росла, гляжу, навстречу мне покойница Людмила Павловна идет под ручку с князем и вдруг приостановились на тропинке, он ей что-то на ухо шепчет, а она головой качает, а сама улыбается… Ну, словом, совсем так же, как и теперь, только заместо Людмилы Павловны – Лидия Оскаровна… И так мне тогда лицо его запомнилось, что все время забыть не мог, как он глазища таращил да губы крутил… Глянул я на Муртуз-агу: батюшки светы! то же лицо, и глаза, и губы, – тут-то я и признал его.
– Ты, стало быть, очевидцем всей этой истории был? – спросил Воинов.
– Тоись, как вам доложить? Настоящего-то я не видел, – как, значит, князь капитана нашего полосонул; я уже опосля пришел, минут этак с пяток… Подхожу к казармам, гляжу: от угла денщик капитана, Лошаденков, бежит. Капитан жил от казарм неподалеку… Бегит, стало быть, Лошаденков, а сам стены белее; завидел меня, замахал руками, лопочет что-то, а что – не могу понять. Рассердился и в ту пору на него крикнул, кажись, еще и по затылку слегка смазал: «Что ты, бесов сын, стрекочешь, уразуметь ничего невозможно!» А он мне: «Бегите, господин фельдфебель, до нас, у нас дело большое приключилось, князек капитана зарезал». Как сказал он мне эти слова, и света Божьего не взвидел… Ударился бежать резвей мерина, добег, гляжу – в саду недалеко от лестницы лежит капитан на спине, китель весь в крови, кровь под ним, кровь около… Удивительное дело, сколько крови было… Тут же и барыня, бьется головой об землю, кричит не своим голосом… Наклонился я над капитаном, гляжу: еще дышет, глазами по сторонам поводит тихо так, точно озирается, лицо же такое страшное, серое, осунулось, – узнать нельзя. Увидал меня, губами шевелить зачал. Приник я это ухом к самому его лицу, прислушиваюсь, стараюсь понять, что такое говорит он мне. Сначала никак разобрать не мог, насилу-насилу расслышал. «Умираю… – грит, – возьми мою руку, помоги крест сделать». Взял я его руку, он персты сжал, и я его рукой крестное знамение начал делать… Только донес до левого плеча, чувствую – рука сразу потяжелела, холодеть начинает и ровно бы деревянная стала. Глянул я ему в очи, а на них словно бы туман лег, – помутились, зрачки такие светлые, неподвижные… Вижу я – помер наш капитан, царство ему небесное… Опустил я его бережно на землю, перекрестился, а тут в скорости народ сбегаться зачал… Шум, смятение; что, как… А про убийцу-князя забыли… Схватились, часа уже должно два спустя, кинулись туда-сюда, а его и след простыл… Разослали по всем концам и пеших и конных, – не тут-то было, как скрозь землю провалился! На другой день командир полка телеграммы послал, чтобы на турецкой границе караулили, одначе и там ничего. Спустя месяц уведомили полк, быдто где-то около границы нашли труп человеческий, весь изъеденный волками, по приметам похожий на князя. Сейчас же послали одного офицера из полка удостовериться. Тот приехал, выкопали из земли труп, а он уже загнил весь… Затошнило офицера, не стал разглядывать, а чтобы покончить дело разом, вернувшись, доложил, быдто действительно это князь был. На том и дело покончилось.
– Что же нам теперь делать? – спросил Воинов, с недоумением поглядывая на Рожновского и Сударчикова.
– Арестовать, ваше благородие, как он только приедет, и сдать полиции! – предположил последний.
– Не годится, –