Великий де Голль. «Франция – это я!» - Марина Арзаканян

Под утро наконец удалось уговорить действовать генерала Салана. От его имени была послана телеграмма в адрес президента республики: «Перед лицом серьезных волнений, которые угрожают национальному единству в Алжире, военные власти считают настоятельной необходимостью обратиться к национальному арбитру, чтобы сформировать правительство общественного спасения»{409}. Дельбек изо всех сил пытался убедить Салана заменить слова «национальный арбитр» именем де Голля, но тот наотрез отказался. Вообще Дельбеку было тяжело противостоять остальным членам комитета. Не рассчитывая на свои силы, он надеялся, что Сустель явится в Алжир и сможет окончательно склонить генералов и «ультра» на сторону де Голля. Того же мнения придерживались и остальные голлисты.

Утром 14 мая почти все лидеры «социальных республиканцев» – Фрей, Мишле, Терренуар, Трибуле – собрались у Сустеля. По словам Луи Терренуара, «все понимали, что Дельбек не может оставаться один в Алжире, где ему и так было уже очень трудно противостоять активистам. Все также полагали, что рядом с Саланом, который не знал, какое решение принять, должен находиться опытный советник»{410}. Ни у кого не вызывало сомнения, что среди голлистов самым «опытным советником» мог быть только бывший министр-резидент Жак Сустель. Но добраться до Алжира оказалось делом очень непростым, так как за Сустелем по указанию правительства постоянно следили полицейские. Кабинет Пфлимлена не принимал никаких мер для подавления алжирского мятежа, а напротив, стремился сохранить контакт с командованием армии. Правительственное коммюнике, выпущенное 14 мая, поручало «главнокомандующему алжирских войск поддерживать порядок и обеспечивать охрану граждан»{411}. Премьер-министр лично связался по телефону с Саланом и просил его о том, чтобы он убедил членов комитета признать его правительство единственно законным{412}. Салан ничего не обещал. Он до сих пор был в нерешительности и не знал, на чью сторону встать. В тот же день в Алжире состоялась пресс-конференция, на которой Дельбек все время повторял: «Комитет общественного спасения не признает созданное в Париже правительство и выступает за передачу власти де Голлю»{413}.

На следующий день устами Дельбека заговорил генерал Салан. 15 мая он в окружении представителей комитета произнес с балкона «ЖЖ» краткую речь перед собравшейся толпой. Он заявил о солидарности с мятежниками. Конец своего выступления Салан так описан впоследствии в мемуарах: «Я воскликнул «Да здравствует французский Алжир!». В этот момент я слегка нагнулся вправо, и Леон Дельбек шепнул мне на ухо: «Мой генерал, скажите «Да здравствует де Голль!». Это длилось не более двух секунд. Встав прямо напротив микрофона, я крикнул: «Да здравствует генерал де Голль!» Толпа ответила мне долгим ликованием»{414}. Волей-неволей, но все-таки решающие слова были произнесены.

Вскоре об этом узнали в Париже. Разъяренный Пфлимлен позвонил в Алжир и спросил Салана, почему он произнес имя де Голля. Генерал ему ответил: «Я воскликнул «Да здравствует де Голль», потому что все население Алжира убеждено так же, как и я сам, что в настоящий момент лишь он может в качестве главы правительства вернуть Франции веру в свою судьбу великой нации, защитить общественные институты и сохранить французский Алжир»{415}.

А де Голль в Коломбэ только и ждал подходящего момента, чтобы вступить в игру. Генерал решил, что 15 мая, после призыва к нему главнокомандующего французскими войсками в Алжире, он как раз настал{416}. Двенадцать долгих лет де Голль ждал своего часа и больше церемониться с Четвертой республикой не собирался. Он еще в юности запомнил двустишие Сюлли-Прюдома[42]:

Viennent les ans! J’aspire à cet âge sauveur,Où mon sang coulera plus sage dans mes veines{417}.

Пришло время! В моем возрасте я чувствую,Как сама кровь в жилах становится мудрее[43].

Вот теперь де Голль понял, что эти строки о нем. Ни за что он не упустит появившийся шанс, чего бы ему это ни стоило. Для начала генерал выступил с первой декларацией: «Деградация государства неизбежно влечет за собой отчуждение союзных народов, волнение в действующей армии, раскол внутри нации, утрату независимости. Вот уже 12 лет, как Франция пытается разрешить проблемы, непосильные для режима партий, и идет к катастрофе. Некогда, в тяжелый для нас час страна доверилась мне, чтобы я повел ее к спасению. Сегодня, когда Франции предстоят новые испытания, пусть она знает, что я готов взять на себя власть Республики»{418}. Заявление де Голля послужило поводом для оживленных дебатов в парламенте. А пока в Национальном собрании спорили, хорошо генерал поступил или плохо, Сустель смог усыпить бдительность дежуривших возле его дома полицейских, выехать из Парижа и через Швейцарию добраться до Алжира. Его появление там способствовало окончательному введению мятежа в голлистское русло.

Теперь представители генералитета алжирской армии действовали совместно с голлистами, которые, в свою очередь, через специально разработанную кодовую систему постоянно имели связь с Парижем и держали в курсе всего происходящего генерала де Голля{419}.

19 мая де Голль выехал из Коломбэ в Париж, чтобы дать во дворце Орсэ пресс-конференцию. Большой зал дворца был переполнен. Пришли многие голлисты – Шабан-Дельмас, Дебре, Мишле, Мальро, писатели Франсуа Мориак и Грэм Грин, послы европейских государств, в том числе и Виноградов. Генерал появился ровно в три часа. Присутствующие отметили, что он постарел, стал более грузным, волосы посеребрились сединой, тяжеловатые черты лица с возрастом сгладились, голос стал приглушенным. Журналисты увидели перед собой человека более покладистого, чем прежде. Если раньше он был высокомерным и чопорным, отличался безапелляционностью своих суждений, то сейчас стал осторожным и обходительным.

Прежде всего генерал провозгласил себя сторонником демократии и республики, напомнив, что в послевоенный период, возглавляя Временное правительство, он «восстановил гражданские свободы» и «провел прогрессивные социально-экономические реформы». Относительно положения в Алжире де Голль высказался очень уклончиво, лишь сказав, что «в сложившихся кризисных условиях» армейское командование, «выполняя свой долг наведения порядка, поступило правильно». На вопрос Ги Молле, касающийся его возможного прихода к власти, генерал ответил, что хотел бы получить «чрезвычайные полномочия на формирование своего кабинета»{420}. По отношению к социалистам де Голль проявил максимум любезности. Робер Лакост вдруг стал «его другом». А Ги Молле, оказывается, «стоял с ним рядом на балконе ратуши города Арраса» в дни освобождения Франции. Далее в адрес лидера социалистов было произнесено немало лестных слов{421}.