Перстень царицы Савской - Генри Хаггард

Как за нами пришли, я не помню. Все мы к тому времени впали в забытье, а когда очнулись, то находились в светлой комнате, куда слуги вскоре принесли еду — сначала только жидкий суп, потом более существенную пищу. Они не говорили нам ни о том, где мы находимся, ни о том, что с нами будет, ни о том, где Македа. Снаружи до нас неоднократно доносились крики разъяренной толпы, требовавшей нашей смерти, а по взглядам, которые слуги бросали на нас, было ясно, что они тоже нас ненавидят.

Когда мы немного окрепли, то узнали, что вскоре предстанем перед верховным судилищем, возглавлять которое будет Македа. Впервые за долгое время мы опять услышали ее имя, и нас как гром поразило, что она будет судить нас. Такого предательства с ее стороны никто из нас не ожидал.

Настал день суда. Нас окружили три ряда воинов, чтобы охранять от ярости толпы, требовавшей смерти язычников и готовой тут же растерзать нас, и повели. Перед тем двинуться в путь, я успел дать своим спутникам по таблетке сильного яда, чтобы они могли принять его и сразу окончить свои мучения, если мы будем подвергнуты пытке.

Абати совсем оправились от своего страха перед фенгами, и улицы были заполнены возбужденной и злорадствующей толпой. Нас привели в зал суда, и там мы увидели весь Совет, Джошуа и Македу, сидевшую на троне и одетую в пышный наряд, с вышитым звездами покрывалом на голове. Какой-то человек, напоминающий прокурора, начал обвинительную речь.

Здесь произошло нечто удивительное. Хотя меня и поразило, что Македа не ответила на приветствия, с которыми каждый из пленников обратился к ней, заняв место, указанное сопровождавшими нас солдатами с обнаженными мечами, но того, что произошло дальше, никто из нас не ожидал. Из речи прокурора мы узнали, что, поступив на службу к абати, мы изменнически воспользовались своим положением, чтобы разжечь в стране междоусобную войну, в которой погибло много народу, и что мы повинны в том, что многих убили своими руками — мы и наш ныне покойный товарищ. Кроме того, мы виновны в том, что сожгли дворец Македы, и — это составило самое большое наше преступление — посягнули на священную особу самой Дочери Царей, Вальды Нагасты, силой заставив ее пойти с нами в подземный город, откуда ее спас один из наших сообщников, ныне раскаявшийся Яфет.

В обвинительной речи ни слова не говорилось о преступной любви Оливера к Македе, и хоть это обрадовало нас. Когда прокурор спросил, согласны ли мы с тем, в чем нас обвиняют, Оливер ответил от лица всех нас, что мы действительно сражались и убивали и потом скрылись в пещере, но что касается всего остального, сама Дочь Царей, зная правду, может сказать, что сочтет нужным.

Раздались крики присутствующих:

— Они признали себя виновными! Приговорите их к смерти! К смерти!

Судьи встали со своих мест, окружили Македу и начали совещаться с ней.

Наконец совещание окончилось. Судьи вновь заняли свои места, и Македа подняла руку. Воцарилась тишина, и Вальда Нагаста заговорила холодным, ясным голосом.

— Язычники, — сказала она, обращаясь к нам, — вы признали свою вину по всем пунктам, по которым вас здесь обвинили, и даже в том, что похитили меня и силой заставили пойти с вами в подземный город, полагая, что я могу стать залогом вашей неприкосновенности.

Мы слушали ее, совершенно потрясенные, и молчали.

— За это, — продолжала Македа, — вы достойны того, чтобы вас приговорили к жестокой смерти.

Она помолчала немного, потом заговорила снова.

— Но в моей власти не казнить вас, и я вас не казню. Я повелеваю, чтобы сегодня же вы и все ваше имущество, оставшееся в подземном городе и в других местах, включая верблюдов для вас самих и для ваших вещей, были высланы из Мура, и если кто-либо из вас вернется сюда, его немедленно передадут в руки палачей. Я делаю это затем, что при вашем прибытии с вами был заключен определенный договор, и хотя вы и глубоко виноваты передо мной, я не хочу, чтобы на славное имя абати пала хотя бы тень подозрения. Уходите, чужестранцы, и чтобы мы никогда больше не видели ваших лиц!

Толпа вновь заволновалась, и раздались возбужденные крики:

— Нет! Убей их! Убей их!

Когда шум утих, Македа заговорила снова:

— О благородные и щедрые абати! Вы согласитесь, я знаю, помиловать их. Вы не захотите, чтобы в дальних странах, о которых вы могли не слышать, но где живут народы, почитающие себя не менее славными, чем вы, — нет, вы не захотите, чтобы там сочли вас жестокими. Мы сами призвали этих псов, чтобы затравить для нас дичь, львиноголового зверя, целое племя фенгов, и, по справедливости, они выполнили свою работу. Поэтому не мешайте им убежать с той костью, которую они заслужили. Что значит лишняя кость для богатых абати, лишь бы их священную землю не обагрила кровь этих псов-язычников!

— Пусть идут! Дайте им их кость! — раздались крики. — Привяжите ее к их хвостам, и пусть они бегут с ней!

— Так и будет, о мой народ! А теперь, раз мы покончили с этими псами, вот что я хочу сказать вам. Быть может, вам казалось или вы слышали, что я увлеклась этими чужестранцами, и в особенности одним из них. — Она взглянула на Оливера. — Так вот, есть такие псы, которые не хотят работать, пока их не погладят по голове. И я гладила его, потому что он умный и знающий пес, который умеет делать многое, чего мы не умеем — например, знает, как разрушить идола фенгов. О абати, неужели кто-нибудь из вас действительно поверил, что я, потомок древней крови Соломона и царицы Савской, я, Дочь Царей, могла подумать о том, чтобы отдать свою руку язычнику, который пришел сюда ради награды? Неужто вы могли подумать, что я, торжественно обрученная с принцем Джошуа, моим дядей, могла хоть на мгновение, предпочесть ему этого человека? — И она снова бросила взгляд на Оливера, который сделал движение, как бы желая что-то сказать. Но не успел он открыть рот, как Македа заговорила снова:

— Знайте же, что все это я сделала ради спасения моего народа и завтра вечером приглашаю вас всех на свадьбу, когда, по древнему обычаю, я разобью свой стакан о стакан того, кто следующей ночью будет моим супругом. — И, поднявшись со своего места, она трижды поклонилась, а потом протянула руку Джошуа.

Он тоже встал, надувшись, как индюк, взял ее руку, поцеловал и пробормотал несколько слов, которые мы не расслышали.

Толпа ликовала и шумела, а потом среди внезапно наступившего молчания ясно зазвучал голос Оливера.

— Госпожа, — сказал он холодным тоном, но с оттенком горечи, — мы, «язычники», слышали твои слова. Мы благодарны тебе за то, что ты признала наши заслуги, а именно разрушение идола фенгов, которое стоило нам немалых трудов. Мы благодарим тебя и за то, что ты в награду за нашу службу позволяешь нам уехать из Мура, где нас оскорбили жестокими словами, позволяешь взять с собой то, что осталось из наших вещей, а не предаешь пыткам и смерти, хоть это во власти твоей и твоего Совета. Разумеется, этот блестящий пример щедрости твоей и всех абати мы никогда не забудем и всюду будем твердить об этом. Мы надеемся также, что ваш поступок дойдет до слуха дикарей фенгов, и они, быть может, поймут наконец, что истинное величие и благородство не в войне и жестоких деяниях, а в сердцах людей. Теперь же, Вальда Нагаста, я обращаюсь к тебе с последней просьбой: я хочу еще раз увидеть твое лицо, чтобы увериться, что с нами говорила и в самом деле ты, а не какая-нибудь из твоих подданных, скрывшаяся под твоим покрывалом, и если это действительно так, я хочу увезти с собой воспоминание об истинном образе женщины, такой преданной своей стране и благородной по отношению к гостям, какой ты предстала перед нами сегодня.