Душа убийцы и другие рассказы - Александр Жулин

— Меня? — заржал он. — Кто? — продолжал ржать. — Не ты ли?

Навстречу нам вдруг рванул грузовик. Вовчик крутанул руль — в лобовое стекло я увидал замершего от ужаса велосипедиста. Мы должны были сшибить его, но «Волгу» неожиданно понесло вбок, белое, расплывшееся лицо осталось позади нас, «Волга» боком проползла возле самых колес громадного самосвала и встала. Самосвал зарычал и унесся.

— Ну вот, — сказал я.

— Лысые шины! — прошептал Вовчик.

Велосипедист копошился в канаве. Я видел в зеркальце, как, дергаясь и прихрамывая, он устанавливал велосипед на асфальте, как прокрутил педаль под левую ногу, как стал заносить через седло эту ногу и вдруг опустил ее, как неверной походкой зашагал к нам, придерживая свою двухколеску… вот прошел мимо. Худая спина его сгорбилась, шажки были мелкие, мелкие…

— Лысые шины! — шептал Вовчик, вцепившись в баранку.

Имеется единственный способ помочь растерявшемуся человеку.

— Ну, ты и мастер! — воскликнул я восхищенно.

— Лысые шины! Лысые шины спасли! — молол свое красный, пыхтящий мастер. — Я все ленился их заменить! Я все ленился — а видишь, как оно, а?

Нет иных способов вернуть равновесие растерявшемуся человеку, как похвалить его.

— Никогда я такого не видел! Дурацкий «БелАЗ» пер, как носорог, ты — вправо! Там этот велосипедист! Ты дал по тормозу — машину по инерции протащило вперед. Какие лысые шины! Ты — мастер! Самый что ни на есть автораллист! Сбрось ладони с баранки! — я рявкнул.

— Не могу! — скулил самый что ни на есть мастер, автораллист. — Пальцы!.. Пальцы не могу разогнуть!

— Конечно! — сказал я. — После подобного феноменального трюка кто их разогнет! — и я ударил его под коленную чашечку ребром своей математически точной ладони.

— Ой-ей! — завопил он, дрыгнув ногой, — ты чё? Ты чего это, а?

— Зато пальцы разжались! Поехали! — приказывал я. — Чуть вперед, потом направо-налево! Математически точный расчет: через двадцать минут пьем армянский коньяк!

— Я за рулем! — сопротивлялся и хныкал он — большой, грузный мужчина. — Нельзя армянский коньяк!.. А машину куда?

— Все за рулем! — нагличал я. — Армянский коньяк! — прищелкивал языком. — Сунешь швейцару двадцатку, оставишь машину!.. У тебя что, нет лишней двадцатки? Посидим в ресторане, заночуем в гостинице! Или ты себе не хозяин? Ты холост ведь, а? Пять звездочек, чистейший армянский! Машину — под окна!

Прав Дейл Карнеги: единственный способ управлять человеком — педалировать на его чувство значительности! Всякий нуждается в том, чтобы быть оцененным чуть выше, чем он того стоит. Тщеславие — эрогенная зона рода людского!

Прошло двадцать минут — мы пили армянский. Не на балконе, нет-нет, но на седьмом этаже. Догадка уже не крутила хвостом из кустов, а, хорошо видимая, замерла в рамке прицела: Вовчик особенно остро нуждался в том, чтобы быть высоко оцененным! Всем насторожившимся своим естеством я ощутил связь между историей с автоматическим шпингалетом и этой особенностью Вовчика. Оставалось лишь плавно нажать спусковой крючок — вызвать его на признания.

Ели жюльен из грибов и сациви из кур. Ну, и травы, салаты.

— О-о, ты и хозяин! О-о, и богач! — нахваливал я его, а он распускал крылья и кукарекал, как молодой кочеток.

— Да, я — богач! — распускал свои крылышки. — Я умею, вот так! — кукарекал. — П-почему? — спросишь ты. Или ты знаешь?

Я, конечно, не знал. Я медлил с ответом. И он сам шел в мои сети. Он — взрослый мужчина.

— Потому что не верю ни в какие двенадцатые измерения! — хлопал крыльями он. — Эт-тот ваш папа Коляна — дурила! Д-двенадцатое из-змерение, х-ха! — кукарекал, пьянея. — Д-действ-тельность — это борьба! Без правил, удар под дых — д-дело сделано, точка!.. Чел-лв-в… члев-во-о… челоэ-чесво — куча свиней, т-лкающихся возле кормушки! Я не пра?

— Пра, пра! — успокаивал я.

— Коэшно, тут есть какие-то рамки! Но!.. Но!.. Но поэдитель-то кто? Кто поэдитель, я спр-шиваю?

Я не мог поверить, что он так захмелел. Вилкой, во всяком случае, он орудовал ловко. Мне казалось, что он слегка притворяется. Он, несомненно, хотел мне кое-что высказать, но, возможно, стеснялся так прямо в лоб. А если пьяный — то проще.

— Победитель — тот, кто знает про рамки? — осторожничал я.

— Х-ха! — вскричал он со сверхпьяным довольством. — Н-не! — крутил вилкой с наколотой шпротиной. Желтый масляный сок капал на скатерть (но не капал на оголенную, толстую руку — как я подметил). — Поэдитель тот, кто знает, когда из рамок можно кр-р… кр-ры-ы… кр-р-ртковременно выскочить! — и он ловко сунул шпротину в рот.

Он был в синеклетчатой рубахе с короткими рукавами. Он поставил толстые локти на стол. По-хорошему умудренно он смотрел на меня, кулаками подперев подбородок. Я не знал, он уже все высказал, что хотел, или только готовится.

— Ты — победитель? — спросил я. Невинно.

Но он услышал сомнение. Он, возможно, услышал и что-то еще. Он был чересчур уязвим по части значительности. Он тщательно прожевывал шпротину. Вот начал глотать: р-раз! — пожевал. Еще р-раз!.. Вот, сомкнув губы, поводил изнутри по зубам языком.

— Послушай! — совершенно трезво проговорил он, придвигаясь ко мне через стол. Упала, задетая, и покатилась опустошенная нами бутылка. — Вот возьмем, скажем, Антоху Абашкина. Где Антоха Абашкин?

Мне вдруг показалось, что он хочет схватить меня за руки. Он был громаден. Он весил за сто килограммов. А мои руки были интеллигентно тонки. Они были достаточно цепкими, но если бы он потянул, мне не хватило бы веса, чтоб удержаться.

Он смотрел на меня совершенно трезвыми, злыми глазами. На миг я даже забыл, что это был Вовчик. Это был злобный, каменный дядя за сто килограммов, я даже оторопел.

Думая о том, за что зацепиться, я опустил взгляд.

— Вот так! — услышал я металлическо-четкое.

«Он хочет сквитаться!» — пришло в голову мне.

— Сгинул Антоха Абашкин! — чеканил он желчно.

Да, сгинул Антоха Абашкин. Какая-то дурацкая квартирная кража, какой-то жуткий стройбат, гепатит через шприц, отбитые в солдатском побоище почки… Сгинул сын музыкального папы.

— Но, может быть, победитель — Агеев?

Вот тут я усмехнулся. Невольно. С Агеевым, конечно, не то, что с поджигателем Антохой Абашкиным, вот так я ответил, подчеркнув поджигателя. Я усмехнулся и поднял на Вовчика взгляд. И вдруг почувствовал, будто внутри меня что-то оборвалось. «Он очень, очень хочет сквитаться! — стучало у меня в голове, — и надо это как-то использовать!»

Похохатывая, заставляя себя улыбаться, я начал рассказывать о том, что романтичный сын красноносого начальника треста питал слабость, как оказалось, не только к Тигрице, но и к обаянию тевтонской профессии моего бати. Он бросил конструировать мотоциклы. Он ударился в дрессировку хищных зверей, говорил я, стараясь избегать взглядом нового Вовчика. Батя рассказывал: он поет тиграм романсы, и те, в платочках и юбочках, вальсируют вокруг него!

— Так что: он — победитель? — перебил меня голос, жесткий и властный.

«Он же был только что пьяным!» — заставлял я себя размышлять, чтобы не подпасть под власть жесткого Вовчика, стараясь не думать о том, что сижу за столом загородного ресторана, и ни одна родная душа не знает, где я нахожусь, что угощает меня человек, в общем-то, малознакомый и хитрый, и, кажется, озлобленный на меня. Надо встать и уйти. Семьдесят процентов из всех убийств проистекает на почве незадачливой пьянки. «Хорошо, что пожитки свои оставил я не в машине, а в гардеробе!» — вспомнилось кстати. Надо, надо подняться и, извинившись, но без объяснений, уйти.

— Нэ поэл, он — поэдитель?

Вовчик всегда был похож на лягушку. А теперь представьте, что лягушка увеличилась до громадных размеров. Голова была небольшой, остроконечной, и огромный рот уходил своими концами назад-вверх чуть ли не до ушей, и это все, что, смешноватое, не вызывало опаски. Но голова произрастала из колоссального, валунообразного туловища, едва умещавшегося на не таком уж малом сиденье стула, но толстые, хотя и коротковатые руки напоминали два чурбака, а желтоватые глазки, лишенные и намека на участие к вам, поблескивали, как непроницаемые толстые пуговки.

— Нет! — сказал я, кое-что вспомнив о нашем Агееве.

— Колян?

Я вздрогнул. С каждой минутой Вовчик менялся. Он вырастал на глазах, странная власть от него исходила.

Тут, как назло, откуда-то появившись, надо мной зажужжала оса. Она крутилась вокруг и словно присматривалась, как лучше спикировать, уколоть. Я помахал для острастки руками, затем начал вертеть головой, потому что она и не думала улетать, а целила сзади, в конце концов даже вскочил. Надо признаться, к осам у меня аллергия. Было дело, меня как-то тяпнула в локоть одна такая дурища, локоть вдруг стал раздуваться, потом в глазах все поплыло… Представьте, меня спасла «Скорая». Представьте, они собирались засунуть в больницу меня. Представьте, отбившись от больницы подпиской, я полеживал дома в полуобморочном состоянии (они вкатили мне чего-то снотворного); как вдруг эта «Скорая» снова приехала. Проверить, не помер ли я. Проверить!.. Советская «Скорая»! Только тогда мне пришло в голову, что во всем этом есть что-то нешуточное… Впрочем, собрат-аллергик понимает меня. Далекий от нас — никогда!