Наша жизнь с господином Гурджиевым - Фома де Гартман
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В это время стояли тёплые солнечные дни. Воздух был чудесный, и работа была в радость.
Однажды случилась большая авария, когда в кухонном дымоходе загорелась сажа, угрожая вывалиться оттуда. Все быстро бросились с кувшинами и мисками гасить огонь. Какое счастье, что у нас был столь драгоценный источник воды!
Это всё привело к тому, что мне поручили работу по ремонту и поддержанию трубы в должном состоянии. Начать нужно было с её прочистки. Я понятия не имел, как это сделать, но кто-то нашёл длинные щётки и металлические шары на цепях, специально сделанные для этой цели. Большей проблемой являлся безопасный подъём на крышу, и иногда приходилось укреплять дымоход перед тем, как его чистить.
Другая порученная мне работа состояла в том, чтобы укрепить дранку и штукатурку там, где была дыра в потолке. Сначала мне нужно было убрать отошедшую штукатурку, отремонтировать дранку, а потом заштукатурить заново. Г-н Гурджиев хотел сам нанести раствор, потому что я не был знаком с техникой штукатурки. Когда всё было подготовлено, я пошёл сказать ему об этом. Он собирался ехать в Париж и был в костюме. Несмотря на это, он взобрался на лестницу и умело замазал дыру.
Я продвинулся от штукатурки к каменной кладке: меня попросили замуровать некоторые ненужные дверные проёмы. Штукатурка и кладка, когда они на самом деле важны, были работой, которую г-н Гурджиев никогда не поручал дилетантам и простофилям. Поэтому он пригласил местного специалиста, Пера Фонтэна, заштукатурить каменную стену. Естественно, я пошёл посмотреть, как работают он и его помощник.
Я внимательно смотрел, как они замешивали штукатурку в лохани, брали её кельмой, бросали её точно на стену и заполняли пространство между камнями. Заметив мой интерес, Пьер Фонтэн пригласил меня попробовать бросить раствор кельмой. Я успел заметить, что они переглянулись, как будто бы ожидали чего-то забавного из-за моей неопытности, и они оказались правы! Когда я бросил раствор на стену, он весь брызнул мне в лицо. Конечно же, последовал взрыв хохота. Оказалось, что искусство бросания раствора состоит в том, чтобы не бросать прямо на стену, но под косым углом и снизу. Тогда штукатурка, проникая между камнями, стекает вниз и покрывает стену.
Г-н Гурджиев очень полюбил Пера Фонтэна, за то, что он был честным и трудолюбивым мастером, и за его любовь к розыгрышам. Собственно, в этот период Мец и я были отданы под начало Пера как дополнительные помощники, для ускорения работы по некоторым другим заданиям. Точно в шесть утра нам нужно было ждать двоих мастеров возле ворот. Пер Фонтэн был очень пунктуальным. Его день начинался с сигареты и небольшого количества вина, чтобы «убить глиста»[12]. Потом он шёл прямо на работу, какой бы она ни была в этот день.
Материалы подавал его помощник, старик, его хороший друг. Лошадь помощника, также немолодая, была умным и послушным животным по имени Каролина. Она привозила материалы на повозке, когда её звали, и стояла до тех пор, пока ей не скажут. Её хозяин предложил Мецу и мне нюхнуть табаку, что было моим дебютом в этом искусстве. Много лет спустя знаменитый врач прописал мне нюхательный табак, «чтобы дать мозгу отдохнуть».
Когда пришло время штукатурить потолок Приоре, дранка была встроена между балками крест-накрест. Потом снизу дранку подперли широкими досками, чтобы удержать от протечки основной слой штукатурки. Мне и Мецу нужно было поднимать эти тяжёлые доски и держать их руками прямо под дранкой, пока Пер Фонтэн не подпирал их снизу несколькими шестами. Это работа всё сильнее утомляла. Пер Фонтэн всё время бегал вокруг, подшучивая над нашими стараниями, чтобы хоть на минуту отвлечь нас от напряженности. «Так лучше?» – спрашивал он, поставив первый шест, но нам всё ещё нужно было со всей силой удерживать доску, пока все шесты не были на местах.
Мы с Пером стали хорошими друзьями. После всего этого я сказал г-ну Гурджиеву: «Теперь я знаю психологию рабочего». Он с некоторой досадой только махнул рукой. Я думаю, он хотел дать мне понять: «Вам нужно изучать не психологию рабочего, а свою собственную».
Г-н Гурджиев часто говорил с нами по вечерам, когда мы собирались в гостиной. Он начал рассказывать о сути нашей предстоящей работы. Он был очень краток, и когда на что-то указывал, это ощущалось так, как будто самой мысли придавался особый вес. Например, он говорил нам: «Будет работа для эмоционального центра». Казалось, никто не понял, что он имел ввиду, а мне и некоторым другим это показалось очень странным. Но на следующий день я понял, когда из-за моей неловкости он прикрикнул на меня: «Балда!» Это меня очень глубоко задело, и это чувство некоторое время не проходило. Но в тот же вечер г-н Гурджиев сказал мне: «Итак, Фома, сегодня вы тоже кое-что получили». Я осознал, что началась работа с чувствами, и все мои гнетущие эмоции исчезли.
Слово «балда» было точно подобрано к моему характеру и состоянию. Это было самое мягкое из подобных слов – очень толстокожих людей или тех, кто был более продвинут, он называл «сволочь» – и манера, в которой он после поговорил со мной, полностью растопила мои неприятные чувства. Я снова увидел, что если я начинаю закипать от злости, моей задачей было бороться с ней и не проявлять её.
В связи с этим г-н Гурджиев однажды сказал мне, что никогда нельзя обижаться на подобные комментарии в Работе, но смотреть на них, как на исцеляющее лекарство. С ним всегда было нужно «слушать в оба уха» и правильно ответить на его «шахматный ход». Но искусство, с которым он причинял нам эту боль, было столь велико, его маска столь хорошо надета, что невзирая на наше решение в будущем не реагировать и помнить, что это делается для того, чтобы помочь нам, когда событие происходило, мы снова были совершенно уверены, что перед нами стоит холодный и даже жестокий человек. Мы были оскорблены, и, против нашего желания, протесты гремели как ружейные выстрелы. Лицо г-на Гурджиева тут же менялось. Оно
