Очищение. Том 1. Организм. Психика. Тело. Сознание - Александр Шевцов (Андреев

«Г. Е. Рупчев, выделивший психологическую специфику "внутреннего тела", подчеркивает, что кроме того, что внутренние, телесные ощущения имеют генетическую связь с экстрацепцией, их структура соответствует структуре метафоры.

Метафора — один из видов тропа, оборотов речи, где общий признак двух сравниваемых слов (объектов) переносится на один из них, который при этом получает «переносный» смысл.

Многие названия телесных ощущений, будучи метафорическими по происхождению, из-за своего частого употребления давно уже так не воспринимаются. Например, "сердце колет", "голова раскалывается", — эти ощущения в обычном языке имеют характер конкретных телесных ощущений» (Там же, с. 51–52).

Я не чувствую себя столь уверенно в лингвистике, поэтому переведу это для себя так, как понимаю. Перед психологами стоит задача создать следующий уровень понятий о теле, позволяющий описывать его и происходящее с ним. Описывать просто и понятно. Сейчас, говоря о том, что с нами происходит, мы говорим в «переносном смысле», что называется, метафорами. Но путь к созданию нового языка лежит здесь, потому что при этом мы понимаем друг друга, точнее, понимаем, что делать.

Следовательно, психологам надо понять, что значит «переносить смысл». Ведь мы явно его переносим своими иносказаниями. Вот, например, какой смысл мы переносим, когда говорим: сердце колет? Смысл выявляется отнюдь не в «лингвистическом анализе» этого выражения, а в чисто бытовом ответе, который ожидается от того, кому это сказано. Услышавший, должен проявить заботу. Конечно, он видит, что нет никого, кто колет мне сердце, и все же он либо поможет мне этого «никого» убрать, предложив таблетку, либо позволит самому с ним справиться, оставив в покое.

Иными словами, будь этот «некто» в действительности и коли он меня, другой человек наглядно бы видел, что надо сделать, чтобы мне помочь. В этом был бы прямой смысл нашего общения. Когда я говорю: «сердце колет», прямой смысл пропадает, зато появляется скрытый, он же психологический, как говорится. И он определяет, что делать. Иначе говоря, смысл переносится тем, что на совсем другое явление действительности накладываются знакомые действия. И получается, что переносится даже не смысл, а образ действий, которые надо совершить, если произнесено правильное имя. Это путь психологического исследования тела.

Тхостов называет его исследованием метафоры. И это очень верно, потому что метафора — это не то, что заумно и навыдумывали лингвисты, а то, что позволяет нам выживать в мире по имени общество, понимая, что надо делать, когда люди говорят нам не о том.

Вся жизнь в обществе, вся жизнь человека как человека — это постоянное не о том! Каким-то образом не о том — и есть самое точное определение тела. Но я не могу этого объяснить. У меня нет языка. Поэтому я просто приведу целиком очаровавший меня рассказ Тхостова об играх и шутках восприятия. Здесь ключ ко всем сложностям экстрасенсорики, которая говорит о том, что видит наши тела насквозь, но при этом вызывает лишь насмешки и травлю Медицины, которая признает только видение с помощью ножа. Все ошибки экстрасенсорного видения тела подаются как доказательство шарлатанства, а точное видение — как случайное совпадение. Единственное видение тела, которое допустимо для ученого, должно строиться по образцу Физики. Из нее и родилась физиология. А все остальное — не о том.

А знаете ли вы, как рождалась физическая наука видения? Она рождалась великим шарлатаном Галилеем, которого в свое время травили озверелые церковники, как теперь озверелые ученые травят экстрасенсов. Пусть расскажет психолог:

«Адекватность восприятия в значительной степени определяется качеством его проверки, возможностями манипулирования, сопоставления, практической деятельности, изменения позиции. Сужение возможностей такой проверки может приводить к стойким иллюзиям и неадекватности восприятия. Поскольку мир дан нам не непосредственно, а через инструмент наших ощущений, то при невозможности проверки мы будем относить искажения, рожденные самим инструментам, к качествам реальности.

П. Фейерабенд приводит очень интересный случай феномена, который стоит разобрать подробнее. Это неадекватность восприятия космических объектов при помощи телескопа, обнаруженная сразу же после его изобретения и служившая сильным аргументом противников Галилея.

Смысл этого феномена заключается в том, что если при рассматривании земных объектов телескоп демонстрировал хорошие результаты, то наблюдения неба были смутными, неопределенными и противоречили тому, что каждый мог видеть собственными глазами. "Некоторые из этих трудностей уже заявили о себе в отчете современника Avvisi, который заканчивается замечанием о том, что "хотя они (участники описанной встречи — ПФ) специально вышли для проведения этого наблюдения… они все-таки не пришли к соглашению о том, что видели" <…> "Это могут засвидетельствовать самые выдающиеся люди и благородные ученые… все они подтвердили, что инструмент обманывает…"" (Фейерабенд).

Самим Галилеем были описаны явления, совершенно противоречившие как современным ему, так и более поздним наблюдениям. На рисунке Луны, сделанном им с помощью телескопа, нельзя обнаружить ни одной черты, которую можно было бы с уверенностью отождествить с какими-либо известными деталями лунного ландшафта» (Там же, с. 57–58).

Это означает простую и страшную вещь. Когда в XVII веке зарождающееся сообщество ученых поднимало на знамя Галилея, оно поднимало шарлатана. Ничто из найденного им не было бесспорно и не было проверено. Они делали это исключительно на вере, точнее, на убедительности некоторых аналогий. Например, такой: раз телескоп точен на Земле, значит, он должен — должен! — быть точен и в небе! Рискуем братцы, но кто не рискует, тот не пьет шампанского!

Страшно в этом то, что научная революция была битвой не за истину, точнее, не была познанием истины вообще, а использовала это познание как орудие для захвата власти в мире. Наука размахивала познанием истины как мертвой куклой, сама же постоянно опиралась на убеждения и ярость. Например, яростную убежденность в том, что Бога нет, а если он и есть, то его надо свергнуть.

И особенно страшно становится, если понять, что это была лишь Наука, описывающая природу, физику и обучающая, как выживать в ней. Затем пришла Наука, обучающая, как выживать в обществе. И она была столь убеждена в своих иллюзиях, например, в материализме, что воевала, с одной стороны, с любым идеализмом даже в Физике, а с другой, прямо шла на захват власти в мире и захватила ведь на половине земли!

И что потом? Полное разрушение и истощение этих захваченных земель. Шарлатанство общественной Науки выявилось быстро, меньше чем за век. Поэтому все очевидно и вызывает отклик понимания, когда кто-то ругает коммунизм. А вот с Наукой о природе все длится уже четыре сотни лет и кажется иным. Боюсь, что и с физической Наукой будет то же самое: скоро, очень скоро этот эксперимент завершится тем, что все западное общество начнет разрушаться. А начавшаяся в последнее время война с Исламом сильно этому поможет. Наши правнуки будут жить в средневековье. В этот раз война Ислама с Западом будет не войной с Христианством, а войной с самим западным образом жизни, а значит, войной с Наукой, потому что именно научным превосходством Запад держит исламские народы на коленях. Собственно говоря, Запад это и есть Наука.

Но это другая тема для другого психологического исследования. Единственное, что ее объединяет с разговором о теле — то, что мы так же не видим тела Богов и сообществ, как не видим и свое тело, и тело Вселенной. И, похоже, главной причиной является именно то, что мы в них вселены. Но вселение это похоже на матрешку — мы вселены тело в тело, а то в следующее. И это дает основания полагать, что, поняв, что искажает наше восприятие самого большого и самого малого из наших тел, мы сможем спасти и все остальные, имя которым — наш мир.

Итак, об искажениях.

«Объяснение таких явлений заключается, в частности, в том, что, как это отмечал уже Аристотель, органы чувств, работающие в необычных условиях, способны давать необычную информацию. Человек знаком с близлежащими земными объектами и поэтому воспринимает их ясно, даже если их телескопический образ значительно искажен. При рассмотрении же небесных объектов невозможно опереться на нашу память для отделения черт объекта от помех. Все знакомые ориентиры (задний план, перекрытие, параллакс, знание размеров предметов) отсутствуют, когда мы смотрим на небо, поэтому и появляются новые неожиданные феномены. Добавим, что при рассматривании небесных объектов трудно проверить на практике получаемые знания.