Тот, кто полюбит все твои трещины - Рафаэль Боб-Ваксберг
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И я такой:
– Скажи это своей секс-кукле размера XL.
И он говорит:
– Это совершенно другое.
Всех по одному вызывают на разговор с мистером Гуптой и белой дамой.
– Ты что-нибудь знаешь? – спрашивает мистер Гупта.
И я такой:
– Я никогда ничего ни о чем не знаю.
Белая дама наклоняется ко мне, такая:
– Ты понимаешь, что это была собственность компании, верно? Этот гибрид стоит сотни тысяч долларов.
И я такой:
– И он стоил своих денег, да?
И мистер Гупта такой:
– Ладно, ну, если что-нибудь услышишь, дашь нам знать?
А я:
– Ага, конечно.
Я выхожу из кабинета мистера Гупты и поворачиваю направо в Гардероб.
Эмика стоит там с натянутой улыбкой, пока полиция осматривает ее вещи.
– Эй, можно тебя на секунду?
И Эмика такая:
– Нет, не сейчас.
– Может, типа, выйдешь наружу на минутку, мне надо с тобой поговорить, – говорю я.
И Эмика такая:
– Правда, неподходящий момент, но я с удовольствием поговорю с тобой попозже.
В этот момент у меня звонит телефон. Это мама. Я выхожу, чтобы ответить.
– Где тебя носит? – начинает она.
– Я на работе, мам, у меня тут…
– Окей, ну, я просто хотела сказать, что у твоей сестры сегодня операция, а тебе плевать.
– Мне не плевать, мам. Мне вообще не плевать.
Но она не закончила.
– Тебе совершенно плевать на рак твоей сестры, – продолжает она.
И я такой:
– Не говори так. Не произноси это слово.
– Какое слово? Рак? Это то, чем она болеет, – ты это знаешь, ведь так?
– Да, мам, я знаю, но болезнь Рамоны – это как солнце, окей? Я не могу смотреть на нее прямо.
А она:
– Ну, тебе придется смотреть на нее прямее некуда, потому что она может умереть…
И я говорю:
– Она не умрет, мам. Врачи знают, что делают.
– Она может умереть, – продолжает мама, – и ты проживешь остаток жизни, зная, что не мог быть с ней, потому что тебе надо было «работать».
И я говорю:
– Почему ты говоришь это таким тоном? «Работать». Это не «работать», это работать, ясно? Это моя работа. Я не могу не ходить на работу. Сейчас все очень нестабильно. И я сталкиваюсь с проблемами, которые ты не можешь даже…
– У твоей сестры операция, и ей очень страшно.
И я такой:
– Хочешь устроиться на работу? Потому что если нет, то кто заплатит за эту операцию?
А она:
– Ты знаешь, что я не могу работать из-за того, что руки трясутся.
И я говорю:
– Я знаю, мам. Можешь, пожалуйста, передать трубку Рамоне?
Я бреду к аттракционам и задерживаюсь у Тира Мак-Кинли.
Рамона берет трубку и говорит:
– Жаль, что тебя тут нет. Мама ведет себя как ненормальная.
И я говорю:
– Мне тоже жаль. Как ты? Мама говорит, ты напугана?
И Рамона говорит:
– Не, ты же знаешь, мама любит паниковать. Со мной все будет нормально.
А я:
– Я ей так и сказал!
И я слышу, как мама на другом конце провода говорит:
– Почему ты думаешь, что неуязвима? Ты даже не понимаешь, насколько это серьезно.
А я:
– Она что, пытается тебя напугать?
И Рамона смеется:
– Ага, мам, почему ты пытаешься меня напугать?
Я встречаюсь глазами с Амиром из охраны, он стоит по другую сторону аллеи с аттракционами, а потом начинает идти на меня.
И я такой:
– Слушай, мне пора, но я тебя люблю, окей?
И Рамона говорит:
– Ага, ага, я знаю.
Я кладу трубку и такой:
– Привет, Амир, горячий денек, да?
И он такой:
– Ты вчера довольно рано пришел.
И я говорю:
– Амир, не знаю, что ты думаешь, но…
И он меня перебивает:
– Чувак, монстр был здесь, когда я ушел с работы вчера, и его уже не было, когда я пришел сегодня. Что происходит на смене Мигеля – не моя проблема, и я не собираюсь ворошить это дерьмо без причины.
И я такой:
– Я тоже не хочу ворошить дерьмо, чувак. Да вообще это мое правило номер один: не вороши дерьмо.
И Амир такой:
– Ага. Я просто говорю это, потому что ты всегда нормально со мной общался. Не знаю, в какую странную историю ты попал, но, если они не получат никаких зацепок из бесед с сотрудниками, они посмотрят записи с камер наблюдения и тогда узнают, кто в какие кабинеты ходил.
И я такой:
– Ой, бля.
– Ага. Я просто думаю, если бы я был на твоем месте, я бы сыграл на опережение и сдал настоящего виновника, пока еще можно.
—
Выясняется, что парк откроется как обычно, а полиция тем временем продолжит расследование, поэтому нам всем нужно пойти в Гардероб, а затем рассредоточиться по своим стартовым позициям. Я встаю у Моста в Светлое Будущее, но не могу сконцентрироваться.
Я пишу эсэмэску Эмике: «Что, черт возьми, происходит?»
И она отвечает: «Клянусь, я понятия не имею».
Копы все еще рыщут по территории, но мистер Гупта переодел их, чтобы не встревожить гостей. В Гардеробе есть дополнительные костюмы, потому что парк всегда готовит запасные варианты в годы выборов, на случай победы каждого кандидата. Поэтому сейчас по парку молчаливо, как призраки, скользят парни вроде Доула, Дукакиса и Ромни.
В какой-то момент ко мне подходит семья, чтобы сфотографироваться. Отец радостно взволнован: «Нам сказали подойти поговорить с вами о законе Пендлтона о реформе государственной службы».
Я понятия не имею, о чем он говорит.
В обед приходит эсэмэска от мамы. В нем говорится: «Приезжай сейчас же».
Я звоню ей, но она не отвечает.
Я звоню снова, но она не отвечает.
Я тайком выбираюсь из парка, пряча свой костюм и гигантскую голову Честера А. Артура за кустами у входа в Трамвайчик по Дороге Слез[27], и прыгаю в автобус в больницу, где встречаю врача у двери в палату Рамоны.
Я такой:
– Что происходит?
А доктор:
– Ну, у нас классическая ситуация: есть хорошая и плохая новость. Хорошая в том, что операция прошла успешно, плохая в том, что теперь она не просыпается.
А я:
– В смысле, не просыпается? Вы хотите сказать, что она умерла?
– Нет, что вы, нет! Она просто в коматозном состоянии.
– В коме?!
– Да, но я уверен, что мы устранили источник ее симптомов, так что, если она проснется, с ней все будет в порядке!
И я такой:
– ЕСЛИ?!
Потом он заговаривает меня всякими умными докторскими словами, которых я даже
