Интервью со смертью - Ганс Эрих Носсак

же было по бокам прикрыто свисавшими сверху плотными красными гардинами. Обои тоже были когда-то темно-красными, с узором из серебристых хризантем, но теперь приобрели унылый, по преимуществу серый цвет. Если я добавлю к этому описанию реально старомодную ореховую мебель с плюшевой обивкой, то вы получите вполне достаточное представление об обстановке. Да, особое беспокойство вызвал у меня диван, стоявший за обеденным столом. Диван был оснащен неимоверным количеством полочек и столбиков, на коих красовались столь же бесчисленные безделушки. Мне показалось, что если энергично сесть на этот диван, то все эти украшения неизбежно посыплются вниз. Возможно ли такое? Была здесь и пивная кружка в виде человеческого черепа. Это показалось мне верхом бестактности. В углу, справа от окна, стоял письменный стол. Естественно, этот предмет мебели заинтересовал меня особенно сильно, но на столе я не увидел ничего, кроме кожаной папки, ножа для вскрытия писем и корзины для бумаг, прикрытой сверху массивным пресс-папье из оникса. Все это, однако, показалось мне чересчур аккуратным. В углу, за письменным столом, на зеленоватой подставке стоял Аполлон Бельведерский из фальшивой бронзы, но поручиться насчет этого я не могу. Рядом — я говорю «рядом» для человека, сидящего за столом, прямо перед глазами — висела фотография мраморной скульптурной группы. Снимок был сделан спереди. В глаза бросался задрапированный тканью скелет, толкавший впереди себя обнаженную женщину. Видимо, для того, чтобы она не убежала, скелет держал непосредственно перед ее животом лезвие косы, острием к коже. Стоило женщине шагнуть вперед хотя бы на ширину ладони, как она была бы неминуемо разрезана пополам на уровне пупка, и это было бы весьма прискорбно, ибо женщина была чудо как хороша. Впрочем, на противоположной стене — и этого надо было ожидать! — висела известная гравюра, изображающая бородатого врача, сидящего с задумчивым видом у постели больной девушки. Или девушка уже умерла? Я до сих пор не пришел к однозначному выводу.

Как бы то ни было, подумалось мне, от бомбежек он не пострадал. Да, естественно, не пострадал, да и как иначе, ведь это было бы сущим издевательством над здравым смыслом. Но мне всегда казалось, что он не придает особого значению комфорту. Возможно, конечно, что он сохраняет всю эту старомодную атмосферу в угоду матери, так как она к ней давно и прочно привыкла. Это можно было понять.

Вдруг, совершенно неожиданно, я почувствовал, что на меня сзади буквально пышет жаром. Оказалось, что прямо за моей спиной стояла высокая, почти до потолка, коричнево-желтая кафельная печь. Когда я обернулся, с печки мне лукаво улыбнулся живописный плиточник в шляпе с пером. Лично мне даже в голову не могло прийти топить сейчас печку — стояло начало мая. Но здесь печь топили на ночь: такая громадина не могла быстро остыть.

Я бы с огромным удовольствием посмотрел из окна на двор, но не решился; к тому же я наконец услышал доносившиеся из спальни голоса. Его мать могла в любой момент вернуться в гостиную. Я прислушался. Обмен репликами показался мне весьма оживленным.

— Оставь меня в покое, — произнес мужской голос. Я явственно представил себе, как он неуклюже переворачивается в постели и натягивает одеяло на голову.

— Последний раз повторяю, — ответила его мать, — тебе уже давно пора вставать.

— Я тебе еще раз говорю, — прорычал первый голос, — мне все это уже осточертело. Посмотрим, как они обойдутся без меня. Я не встану, я хочу выспаться. Все, разговор окончен.

Было слышно, как мать подошла к приоткрытой двери. Очевидно, она уже взялась за дверную ручку, но, подумав, обернулась и с горечью произнесла:

— Ты — копия своего отца.

Было слышно, как полетела на пол подушка, пружины кровати яростно взвизгнули и кто-то рывком поставил босые ступни на пол. Его мать вернулась в гостиную и закрыла за собой дверь. Времени на обдумывание последней фразы у меня не осталось.

— Сейчас мой сын выйдет, — сказала она. — Он все время сильно занят, иногда до глубокой ночи, и очень устает. Поэтому утром я даю ему возможность немного понежиться в кровати.

Она села на один из стульев, надела очки и взяла с дивана рукоделие.

— У вас очень уютно и тепло, — заговорил я, ибо плохо переношу молчание, а так как она не возразила, то я продолжил: — Какая чудесная старая печь! В эту холодную зиму она, наверное, здорово вас согревала.

— Но сколько она пожирает угля! — ответила его мать.

— Это понятно, но прежде никто не экономил на отоплении.

— В это время года мы тоже расходуем много топлива, ведь мои дети так чувствительны к холоду.

— Да, в межсезонье надо особенно остерегаться простуды, — поспешил сказать я, чтобы скрыть от нее мое удивление. То, что у нее есть сын, которому я собрался нанести визит, я знал и раньше и был вполне удовлетворен этим знанием. Но сейчас она сказала о своих детях. Но где они, эти остальные дети? Да, а немного раньше она упомянула и отца. Естественно, когда-то у всех них был отец. Непостижимо, как эта простая мысль до сих пор не пришла мне в голову. Я украдкой бросил взгляд вправо, потом влево, надеясь увидеть где-нибудь на стене фотографию пожилого господина. Но никакой фотографии в комнате не было.

В соседней комнате, насвистывая, одевался ее сын.

— Мы живем здесь весьма стесненно, — пожаловалась его мать.

— Да, понимаю, — ответил я, — мы теперь все так живем.

— Раньше мы жили лучше, — она не могла удержаться от того, чтобы заверить меня в этом.

— Разумеется, я верю вам. Но посмотрим, чем все это кончится.

— Конечно, посмотрим, — сказала она без горестного вздоха и не отрываясь от работы. Она нравилась мне такой — сидящей в черной вязаной кофте, синем фартуке, завязанном впереди белыми тесемками, с гладко зачесанными назад седыми волосами. В особенности нравился мне ее рот с целомудренно сжатыми губами. Какая замечательная старуха, думалось мне, несмотря на ее ворчливый тон. Если кто-то плохо с ней уживается, то в том, конечно же, нет ее вины. К тому же и пережить ей довелось куда больше, нежели многим другим. Но что я, собственно, об этом знаю?

— Вы из газеты? — спросила она, нарушив ход моих мыслей, словно угадав их.

— Нет, я