Кавказская война. В очерках, эпизодах, легендах и биографиях - Василий Потто

Войска, собранные перед южными воротами крепости, построены были в одно огромное каре, и перед ними прочитали следующий приказ главнокомандующего:

Храбрые товарищи! Вы много потрудились за царскую славу, за честь русского оружия. Я был с вами днем и ночью, свидетелем вашей бодрости неусыпной, мужества непоколебимого: победа везде сопровождала вас. В четыре дня взяли вы Сардарь-Абад; в шесть – Эривань, ту знаменитую твердыню, которая слыла неприступным оплотом Азии. Целые месяцы ее прежде осаждали, и в народе шла молва, что годы нужны для ее покорения. Вам стоило провести несколько ночей без сна, и вы разбили стены ее, стали на краю рва и навели ужас на ее защитников. Эривань пала перед вами, – и нет вам более противников в целом Персидском государстве: где ни появитесь – толпы неприятелей исчезнут перед вами, завоевателями Аббас-Абада, Сардарь-Абада и Эривани; города отворят ворота свои, жители явятся покорными и угнетенные своими утеснителями соберутся под великодушную защиту вашу. Россия будет вам признательна, что поддержали ее величие и могущество. Сердечно благодарен вам. Поздравляю вас, храбрые офицеры и солдаты Кавказского корпуса! Мой долг донести великому государю истину о подвигах и славных делах ваших.

Отслужен был благодарственный молебен, и войска прошли церемониальным маршем. Зрители восторгались стройным движением пехоты и конницы, но царицей военного празднества являлась артиллерия, особенно те чудовищных размеров осадные орудия, перед которыми так быстро сокрушилась персидская твердыня и которые теперь медленно, с их длинной запряжкой, проходили мимо Паскевича. «С победой поздравляю вас, ребята!» – приветствовал главнокомандующий каждую отдельную часть. Солдаты кричали «ура!».

К сожалению, парад не обошелся без несчастного случая для многострадального города. Во время молебствия, когда запели: «Тебе, Бога, хвалим» – и вся осадная и полевая артиллерия, вытянутая в одну линию по берегу Занги, грянула залп, – часть эриванской стены, ветхой и поврежденной уже бомбардировкой, рухнула в ров от сотрясения воздуха, увлекая за собой многих зрителей, спокойно рассевшихся было между ее старинными зубцами и башнями. Это обстоятельство, кажется, и дало повод к известной шутке Ермолова, который называл Паскевича, получившего впоследствии титул графа Эриванского, графом Ерихонским.

Император получил донесение о взятии Эривани в Риге и тотчас собственноручным рескриптом поздравил с этим событием генерал-губернатора Прибалтийского края, маркиза Паулуччи, некогда начальствовавшего в Грузии. Богатое оружие, снятое с Гассан-хана и поднесенное государю поручиком Бухмейером, пожаловано было им, в память пребывания в Риге, в городскую ратушу. Воротившись в Петербург, император со своей царской фамилией присутствовал 8 ноября при благодарственном молебствии в церкви Зимнего дворца, а ключи покоренной крепости и четыре знамени, взятые на стенах ее, были в торжественной процессии возимы по улицам столицы при радостных восклицаниях народа.

Героям Эривани даны щедрые награды: Паскевичу орден Святого Георгия 2-й степени; графу Сухтелену, Трузсону и Унтилье – тот же орден 3-й степени; Георгия 4-й степени – полковникам Гурко, Шилову и Долгово-Сабурову; Красовский получил бриллиантовые знаки ордена Святой Анны 1-й степени; разжалованный декабрист Пущин, один из важнейших деятелей осады, произведен в унтер-офицеры.

Громкое имя Эривани стало с тех пор общеизвестным народу до самых глубоких его слоев как один из синонимов русской славы. Но грозные обстоятельства падения крепости должны были с мощной силой запасть особенно в воображение участников тогдашних событий, и русский солдат отметил их в своей песне, полной, в одно и то же время, энтузиазма и какого-то чисто русского юмора и презрения к смерти.

Не туман из-за моряТучей поднялся, —Не туман, не дождичек,Нет, орел взвился…

Белый, как лебедушко,Зоркий, как сокол, —Он полки россейскиеВ Персию повел.

Первый подвернулся намСам Аббас-Мирза;Мы мирзе с мирзятамиПлюнули в глаза.

И в глаза им плюнувшиГромовым огнем,К Эриванской крепостиШли минуты с днем.

А пришедши, начали,Видя вражью мочь,Шанцы, батареюшкиСтроить день и ночь.

А построив, в нехристяПрежде чем палить,Пушечки, мортирочкиСтали наводить.

А потом, ребятушки,Как пришла пора:Крикнули по-нашемуРусское «ура».

Крикнули, ударили,Понеслись на брань —И в секунду с четвертьюВзяли Эривань.

Граф же Иван Федорыч —Наша голова —Тотчас в ней отпраздновалПраздник Покрова,

И Мирзе МирзовичуСнова дав трезвон,Царство бусурманскоеЗахватил в полон.

Такова эта солдатская песня. В сущности, она очень верно выражает внутреннюю последовательность и зависимость событий между собой. Удачно и последнее выражение: падение Эривани было началом именно «пленения бусурманского царства», – оно открывало путь в глубь Персии, к самому Тавризу.

XXXI. ВЗЯТИЕ ТАВРИЗА

Осенью 1827 года персидская война, которую так усложнило было неожиданное нашествие Аббас-Мирзы на Эчмиадзин, вдруг получила совершенно непредвиденно решительный оборот. Дело в том, что, пока армия Паскевича, после падения Эривани, еще только шла на Тавриз, эта вторая столица Персидского царства была взята небольшим отрядом князя Эристова, почти не встретившим сопротивления. Смелый и счастливый шаг этот совершен был при следующих обстоятельствах.

Выступая к Эривани, Паскевич поручил командование войсками, оставшимися в Нахичеванской области, генерал-лейтенанту князю Эристову, а в помощь к нему назначил полковника Муравьева, бывшего тогда помощником начальника корпусного штаба.

Трудно себе представить две личности, которые были бы столь различны по своему характеру, взглядам и даже привычкам, как князь Эристов и Муравьев. Первый, грузин, выросший и состарившийся в битвах с горцами, был плохой грамотей, но человек отважный и незаменимый в боевой решительной службе, любимый в войсках за храбрость и добродушие. Прослужив весь век с русским солдатом, привыкнув любить и уважать его, он до конца жизни плохо говорил по-русски и имел привычку, обращаясь к подчиненным, называть их «батушка».

Солдаты, любовно и прозвавшие его «батушкой», были ему преданы, ценя в нем всего более отсутствие педантизма; Эристов действительно не любил в походе стеснять их мелочной, никому не нужной формалистикой.