История как проблема логики. Часть первая. Материалы - Густав Шпет

На этом мы заканчиваем свой экскурс в кантовскую философию, который имел в виду показать, как возникло популярное по настоящее время, но неправильное понимание вольфовского рационализма. Оно зародилось уже среди учеников Вольфа, но главным виновником того, что это неправильное понимание переходит в историю философии, является Кант, авторитет которого оказывает сильное влияние на историков XIX века, сплошь и рядом рассматривающих философию XVIII века в том освещении, которое ей дано Кантом. Существенными результатами всего этого мы считаем прежде всего искажение вольфовского понятия ratio, как разумного основания, исчезнувшего из философии XIX века. Вследствие чего и весь рационализм Вольфа получил ложное истолкование. Но в частности под непосредственным влиянием идеи математического естествознания воцаряется идея объяснения единственно из внешних причин и условий, как повторяющихся связей данного феноменального порядка. Наконец, реальное основание, как причина, causa, противопоставляется «логическому» принципу достаточного основания, который или должен пониматься, как принцип познания, ratio quod, или вовсе лишен смысла. Но самым поразительным фактом является то, что вольфовское ratio квалифицируется как ratio cognoscendi! Неудивительно, что после такой переделки к вольфовской философии устанавливается отношение, как к ничтожеству, которому история философии может уделить самое большее – несколько строк.

7. Я остановлюсь только на двух примерах, где речь идет о специальном интересе к проблеме достаточного основания и причинности[369].

Авторитет Канта был сильно подкреплен авторитетом Шопенгауэра, – «единственного последовательного кантианца». «Вольф, таким образом, – сообщает он[370], – был первым, кто ясно отделил два главных значения нашего основоположения и противопоставил различие их. Тем не менее он устанавливает положение достаточного основания еще не в логике, как это делается теперь, а в онтологии. Хотя тут же, в § 71, он уже настаивает на том, чтобы не смешивали положения достаточного основания познания с положением причины и действия, тем не менее он еще не определяет отчетливо различия и сам допускает смешения, приводя здесь же, в главе de ratione suffciente, § 70, 74, 75, 77, для освещения principium rationis suffcientis примеры причины и действия, мотива и поступка, каковые примеры, если бы он хотел сделать названное различение, должны были бы быть приведены в главе de causis того же сочинения. В этой главе он опять приводит сходные примеры и здесь также опять устанавливает principium cognoscendi (§ 876), которое, хотя и не относится сюда, как рассмотренное уже выше, тем не менее служит для введения определенного и отчетливого различения между ним и законом причинности, которое следует в § 881–884». Читателю, проследившему предыдущее изложение мыслей Вольфа, станет сразу ясно, до какой степени превратно истолковал Шопенгауэр идеи Вольфа. Шопенгауэр совершенно не останавливается на вопросе, какие основания побуждали Вольфа излагать закон достаточного основания в Онтологии, а не в Логике, «как это делается теперь», и без малейшего повода со стороны Вольфа он отожествляет закон достаточного основания с pr. cognoscendi, объясняя тот факт, что этот принцип выделен в самостоятельное начало (§ 876), только «смешениями» самого Вольфа. Если бы Шопенгауэр смотрел здесь не глазами интерпретации, получившей распространение со времени Канта, он едва ли бы так легко мог расправиться с понятием ratio, как разумного основания, и едва ли бы он с таким удовлетворением констатировал, что именно со времени Канта, – как у его последователей, так и противников, – все тщательнее соблюдается кантовское разделение «логического (фopмaльногo) принципа познания» и «трансцендентального (материального) принципа» причинности[371].

Поразительным образом ошибку в понимании принципа достаточного основания, в качестве pr. cognoscendi, вслед за Шопенгауэром повторяет Кениг[372], совершенно справедливо отмечающий, что пренебрежение (Missachtung) к немецким философам от Лейбница до Канта «фактически преувеличено». «Хотя Вольф, – говорит он, – понимает основания вещей, как нечто объективное, тем не менее он еще ясно различает в принципе основания также определяющие причины и показывает, что то, чем явление определяется реально, не всегда и не необходимо выражает вместе с тем основание (познания) его; если, например, допускают как причину магнитного притяжения магнитную силу, то этим еще не найдено его основание (Ont. § 71), и можно даже представить себе целый мир, в котором всякая вещь определяется причинами, но в котором ни для чего не существует основания объяснения». Приведенные нами выше цитаты из Вольфа не оставляют сомнения, что поставленное Кенигом в скобках слово «(познания)» или заимствованная им у Шопенгауэра ошибка в толковании Вольфа или выдумано им самим. Вследствие этого и нелепость, обнаруживающаяся в приведенных словах Кенига и состоящая в том, будто «основание познания» и «основание объяснения» – одно, не должна быть приписываема Вольфу. Источник таких недоразумений я вижу только в неудачной мысли Канта ввести его непонятную идею «логического основания». Это видно из дальнейшего хода рассуждений Кенига. Приписав Вольфу небывалое для него деление оснований, он говорит[373]: «Строго говоря, по определению, всякий принцип есть принцип познания; если Вольф устанавливает последний сам по себе, то он подразумевает под этим очевидно (?) случаи чисто мысленной связи (в силлогизме), тогда как в основании других принципов логической связи лежит нечто реальное». Что же есть эта «чисто мысленная связь» (rein gedanklicher Zusammenhang)? Если это связь психологическая, то она реальна, формальная же логика знает в силлогизме только отношение рода и вида, вследствие чего аксиомой силлогизма и служит dictum de omni et nullo; попытка выйти за пределы узко-объемного отношения понятий всегда ведет к истолкованию «основания» вывода или как causa или как ratio. Поэтому всякое основание объяснения и есть в конечном счете ratio cur, основание же познания, также в конечном счете есть ratio quod. Каким же образом ratio quod может иметь иное значение, – в том числе и формально-логическое, – кроме онтологического, осталось тайной Канта.

В целом однако нужно признать, что ход мысли самого Канта, что касается вопроса о роли разума, остается законченным в себе и цельным. Если бы фактическое развитие Канта не показывало нам, именно на примере оценки ratio, как Кант с самого начала своей литературной деятельности оставался «слепым по отношению к идеям», со стороны Канта было бы только последовательно после его «коперниканства» занять негативное отношение к разуму. Одно из двух: или нужно «видеть» разумом или, кто не видит, тому остается отрицать его роль, как источника предметного познания. Кант выбрал последнее и с точки зрения «слепого к идеям» создал гениальную систему. Так прирожденный слепец может рассказать свою картину эмпирического миpa. Недоразумения начинаются только с того момента, когда слепец выдает свое «миросозерцание» за действительное созерцание миpa. Для Канта есть в конце концов только один источник – чувственность, для Вольфа – также разум. Поэтому у Канта рассудок, как способность правил, получает свое основание в трансцендентальной апперцепции, и принцип достаточного разумного основания оказывается вообще вещью излишней и нарушающей целостность субъективного трансцендентализма. Напротив, разум, по учению Вольфа, усматривает разумное основание в самих вещах, entia, и принцип достаточного основания у него является наряду с принципом противоречия началом онтологии, и это последовательно для объективного трансцендентализма[374]. Никто иной, как Вольф предложил переводить слово Ontologia (seu Phiosophia prima) через Grundwissenschaft и было бы полным искажением его учения думать, что для него основной наукой является Логика. Как отмечает он сам[375], только дидактические соображения побуждают его начать изложение системы с логики, напротив, methodus demonstrativa требовала бы, чтобы логика шла за онтологией и психологией. Соответственно он все-таки и в Логике первые вступительные главы посвящает разъяснению основных онтологических и психологических понятий. И именно потому онтология должна служить началом логики, что последняя излагает правила, которыми ум руководится при познании всякой вещи. Нужно изучить, поэтому каково то, с чем мы имеем дело при познании вещей, а это должно быть получено из общего познания вещи, которое почерпается из онтологии. Поэтому и оказывается, как мы уже видели, что у Вольфа «связь истин» покоится на «связи вещей»[376], а усматриваемое разумом и развиваемое в умозаключениях разумное основание, заключенное в этой связи, есть источник объяснения самой этой необходимости, как проистекающей из сущности вещи.