Немецкая карта: Тайная игра секретных служб: Бывший глава Службы военной контрразведки рассказывает. - Герд- Хельмут Комосса

Они в несколько завуалированной форме передавали через меня своего рода послание на родину: тесное сотрудничество Советского Союза и Германии пойдет на пользу обоим народам. Они часто говорили: «Приходите снова друзьями». Это же, впрочем, нередко повторяли простые русские в разговорах с военнопленными. Ненависть военных лет растворялась в надеждах на совместное будущее. Вновь и вновь слышалось: Россия и Германия в союзе — это изменит мир, будет на пользу всему миру.

[Временами у меня складывалось впечатление, что они даже доверяли мне своих дочерей и даже позволили бы увезти их в Германию, все равно кого, настолько пришелся им по нраву я, пленный офицер, который так хорошо владел их языком и был почти одним из них. Но может быть, в тогдашнем моем положении это было лишь ошибочное, совершенно неправильное представление? Может быть, надежда на то, что все когда — то хорошо закончится, в том числе и этот плен?

Когда в начале марта 1949 г. солнце побаловало север Восточной Пруссии первым теплом, а мы снова пили чай втроем у Болонина, оба всерьез взялись за меня. «Ты скоро снова будешь в Германии, — сказал Болонин. — Тебе надо выполнить поручение. Ты не дурак. Если у вас снова будет правительство, тебе надо будет рассказать о впечатлениях, которые ты у нас получил, о своем личном опыте. Тебе надо это сделать, рассказать правду — это в интересах твоей страны. А мы хотим мира с вами, сотрудничества, дружбы, понимаешь ты, как у нас здесь! Дружбы. Ты должен попытаться связаться с теми, кто у власти, и сказать им, что необходимо в интересах наших стран». «Но, — возразил я, — я ведь не коммунист». «Ну что ты за чушь несешь? — сказал Болонин. — Ты должен приехать к себе на родину демократом. Не надо тебе становиться коммунистом, дубина ты этакая!» «Черт возьми!»

Разговаривая с советским генералом в Бонне, я думал и об этих встречах со своими русскими друзьями Болониным и Радченко в Тильзите. А вернувшись потом домой, я пытался добиться примирения с Россией. Я искал пути к нормализации отношений с Россией.

Так я в 1953 г. связался с Болониным и Радченко и написал обоим письма по — русски. Хотя я и боялся, что мои письма не дойдут без проблем до Москвы и Новосибирска, но теплилась все же и какая — то надежда, что кто — нибудь смог бы счесть интересными мысли бывшего военнопленного немецкого офицера и передать послания в Кремль. Ведь Сталин умер. Но ни из Москвы, ни из Новосибирска ответа поначалу не последовало.

Вернемся, однако, ненадолго к генералу Книркову, атташе, становившемуся все дружелюбнее. Он вел себя даже вполне по — товарищески, ведь мы оба, по его словам, были солдатами, и приглашал меня к себе домой — закусить и выпить чаю. Его жена, говорил он, превосходно готовит, и у меня будет случай в этом убедиться. «Приходите, пожалуйста!» Да и верно, надо было обязательно прийти. Признаюсь, что искушение принять это приглашение было велико. Мне были бы очень интересны дальнейшие беседы. Но имел ли я право следовать профессиональному любопытству? Не будет ли это уже чем — то сродни измене родине? Нет, я понимал, что конспирация — один из важнейших методов разведывательной работы. А если с ее помощью можно достичь пользы для своей страны, следовало идти особыми и необычными путями. Долго думал я над тем, что же следовало делать в столь нестандартной ситуации.]

О честных солдатах и черных овцах

В ходе моего назначения на должность руководителя Службы военной разведки была изменена система субординации начальников управлений МАД. Министр Лебер сначала подчинил службу непосредственно себе, затем статс — секретарю, а незадолго до моего увольнения — даже заместителю генерального инспектора бундесвера. Система субординации никогда не была ни удовлетворительной, ни целесообразной, поскольку не учитывала особенностей разведывательной службы.

Организационные нововведения казались министру необходимыми, исходя из его опыта спецопераций МАД с применением средств прослушивания, проведенных до моего вступления в должность. Я был абсолютно уверен в том, что пользовался особым доверием министра Лебера.

Вышестоящее начальство руководителя службы не обладало достаточными знаниями о разведывательной деятельности, вместо этого при возникновении проблемных ситуаций у руководства проявлялось недоверие в отношении службы в целом и, очевидно, в отношении руководителя службы в частности. Впоследствии это привело к тому, что статс — секретарь Хиле отдал мне приказ обеспечивать на моих докладах о шпионской деятельности присутствие начальника 3–го отдела полковника Йоахима Кразе. Естественно, я усмотрел в данном требовании признак недоверия ко мне. С сегодняшней точки зрения, конечно, приходится только удивляться такому распоряжению, поскольку Кразе, как выяснилось позже, помимо своего жалованья в бундесвере, оплачивался еще и Маркусом Вольфом из ГДР.

Это был явный случай государственной измены, и я до сих пор задаюсь вопросом, кто в то время был кукловодом. Полковник Кразе, ранее служивший командиром одного из подразделений МАД, а при моем вступлении в должность — руководителем отдела Управления безопасности бундесвера, был, скорее, малозаметным офицером, которого мне в прямом смысле слова навязал главный штаб вооруженных сил после увольнения на пенсию моего прежнего заместителя полковника Гласмахера. В начале нашей совместной работы Кразе показался мне очень рассудительным и необыкновенно сдержанным человеком, уровень образования которого по сравнению с другими командирами, состоявшими на службе, был ограничен. Он был одним из немногих офицеров бундесвера с незаконченным средним образованием. Обнаруженные пробелы в знаниях он пытался восполнять самообразованием, а в беседе всегда старался употреблять иностранные слова.

Статс — секретарь Хиле, будучи доверенным лицом министра, очень его ценил, равно как и заместитель генерального инспектора бундесвера X., осуществлявший военный контроль над деятельностью службы. Генерал — лейтенант X. не скрывал своего отвращения к занимаемой им должности. Каждый раз, когда я приходил к нему с докладом, генерал заставлял меня ждать у себя в приемной по полчаса. Видимо, это входило в его принципы.

Когда я бывал готов приступить к докладу, он имел привычку просить меня подождать одну — две секунды, с тем чтобы подготовиться к записи. Меня удивляло, что генерал заносил мои рассуждения в протокол. Когда он однажды не успел записать их, то попросил меня повторить фразу. Наверняка генерал был абсолютно корректным и скрупулезным офицером, осознававшим свой долг. Он принадлежал к той группе тогдашних генералов, которые научились исполнению приказов и послушанию в гитлерюгенде и, вероятно, в одном из так называемых национально — политических учебных заведений (Naроlа) и имели призвание к выполнению особых заданий в бундесвере; он был предельно пунктуален и надежен в исполнении приказов. Это был человек совершенно иного рода, нежели его непосредственный начальник, генеральный инспектор Бранд, с которым я учился на четвертом курсе Академии главного штаба сухопутных войск в Гамбург — Бланкензее. Тот не разделял моих опасений, изложенных в моем докладе о текущей обстановке, в котором я предостерегал руководство об участившихся случаях проникновения агентов России и ГДР через Восточный Берлин и попытках Вольфа внедриться в руководящие органы бундесвера. Бранд только рассмеялся: «Получается, что русские знают, что мы для них не представляем никакой опасности. Так это же хорошо, или как?»

Я не считал, что это так уж хорошо, но генеральный инспектор не проявлял никакого интереса к предмету. Он предпочитал делиться воспоминаниями о нашем совместном времяпрепровождении во время учебы в Академии главного штаба, когда мы, будучи приятелями, совершали необдуманные поступки и наслаждались вином на солнечных берегах Рейна. И впрямь: эти шесть месяцев подготовки в Академии главного штаба, связанной с поездками по нашему прекрасному Отечеству, относятся к самым приятным воспоминаниям.

Генерал — лейтенант X., который стал моим непосредственным начальником, когда Георг Лебер счел целесообразным создать промежуточную инстанцию между МАД и Федеральным министерством обороны, был по своему характеру полной противоположностью генеральному инспектору бундесвера. Я никогда не видел его смеющимся. Наверняка он на всякий случай записал все мои рассуждения дословно в свою тетрадь коротким и безупречно заточенным карандашом. Возможно, генерал считал, что ему нужно себя обезопасить. Кроме того, было очевидно, что он, практически не имея представления о разведывательной работе и в силу этого относясь с подозрением ко всему, что попадало на его письменный стол из этого ведомства, всегда испытывал неуверенность в вопросе о том, какие действия он лично должен предпринять или не предпринимать после доклада начальника Службы военной разведки.