Высоких мыслей достоянье. Повесть о Михаиле Бестужеве - Владимир Бараев

Обойдя строй, Мишель увидел, что брат Александр установил заградительную цепь от памятника Петру дугой вокруг каре, приказав унтер-офицеру Луцкому не подпускать никого.

Как только Рылеев узнал о выходе московцев, он сразу же бросился на площадь вместе с Иваном Пущиным. Чуть позже подошли Вильгельм Кюхельбекер, Евгений Оболенский и офицеры Финляндского полка Николай Репин, Андрей Розен. Рылеев тотчас же послал Кюхельбекера за Трубецким, а Розена — за своими солдатами.

Со стороны манежа подбежал брат Петр. Тяжело дыша от быстрого бега, он сказал Мишелю, что в экипаже часть офицеров арестована, удастся ли вывести моряков, сказать трудно. Засомневавшись в успехе, он предложил воротиться назад.

Мишель глянул на памятник Петру и вдруг обратил внимание на надпись «Petro primo Catharina secunda».[25] Долгое царствование Екатерины II, длившееся более трех десятилетий, показалось ему мгновением. Какой же исторической мерой измерят их восстание? Это будет зависеть от его исхода. Победа откроет новый период в истории России. Они станут «primo»… И им поставят памятник. А поражение обернется страшным горестным мигом — секундой! «Господи, какая чушь лезет в голову!» — усмехнулся Мишель и сказал брату:

— Ничего, мой милый, мы вышли — воротиться поздно! А вот ты беги обратно. Чего бы ни стоило, надо вывести моряков — без них мы пропадем! — обняв брата, которого флотские называли Бестужев-четвертый, он добавил: — От тебя, Petro quarta, теперь зависит, быть ли нам primo!

Проводив его, Мишель услышал крики с другой стороны каре. Обойдя памятник Петру, он увидел, что к заградительной цепи подъехал Милорадович верхом на лошади. Ему преградил путь Луцкий с ружьем в руках. Граф шпорил лошадь, но та, боясь штыка, кружила на месте, привставая на дыбы.

— Что ты, мальчишка, делаешь? — закричал генерал.

— Изменник! — дерзко ответил Луцкий. — Куда девали шефа нашего полка?

Милорадович замахнулся шпагой, однако ударил но Луцкого, а лошадь. Она взвилась на дыбы и помчалась к каре. Луцкий было прицелился вслед, но опустил ружье.

В полной парадной форме, с голубой андреевской лентой на груди, в белых панталонах и ботфортах, генерал сидел в седле, как влитой. Вид у него грозный, величественный. Кое-кто из солдат оробел и отдал честь, но большинство продолжало шуметь. Милорадович крикнул «Смирно!», выждал, когда немного стих шум, и начал:

— Солдаты! Кто из вас был со мной под Кульмом, Люценом, Бауценом?

Полное молчание в ответ.

— Слава богу! Здесь нет ни одного русского солдата! Ну а вы, господа офицеры, вы-то должны знать меня! — не дождавшись ответа, он перекрестился. — Бог мои, благодарю тебя! Здесь нет ни одного русского офицера! — Картинно вынув шпагу, он потряс ею. — Эту шпагу подарил мне цесаревич Константин. «Другу моему Милорадовичу!» — прочитал надпись на ней. — Могу ли я быть изменником своему другу и брату своего царя?..

Мальчишки, буяны, разбойники, мерзавцы, осрамившие русский мундир, военную честь! Вы — грязное пятне России! Преступники перед царем, отечеством и богом… Далее он стал требовать, чтобы все немедленно пошли за ним, и тем, кто выполнит приказ, обещал полное прощение.

— Как бы не уговорил солдат, — сказал Александр Бестужев.

— Оставьте солдат в покое! — крикнул Оболенский.

— Почему же мне не поговорить с солдатами? Тогда Оболенский выхватил ружье у одного из солдат и с возгласом «Прочь!» начал тыкать лошадь штыком, ранив при этом и всадника. Михаил Бестужев приказал открыть огонь, но перед залпом ружей грянул выстрел из пистолета. Пуля Каховского попала в грудь генерала. Милорадович повалился с лошади, адъютант Башуцкий еле успел подхватить его грузное тело.

ЭМИЛЬ ШЕРШНЕВ

Проснулся Бестужев, когда на улице было светло. Казакевич уже уехал. С кухни доносились чьи-то голоса.

— Как же ты говорил? Неужто по-французски знаешь?

— А как же! По-ихнему еще на «Ла фортэ» говорить начал, когда в Европу шли, а там за два года плена — и вовсе. Да у французов много слов наших — револьвер, рикошет. Штаны у них — панталоны; шляпа — шапо. И имена схожи, я вот здесь Емельян, а у них — Эмиль…

Бестужев поднялся, вышел из комнаты. Два солдата, которые вчера рубили дрова, поздоровались и начали надевать шинели. Когда они вышли, Эмиль буркнул:

— Расселись, серосуконники. Это я со скуки с имя.

— Узнаю матроса, но стоит ли перед солдатом нос драть?

— Солдат он солдат и есть, не чета нам — флотским…

Пока Бестужев ел, Шершнев продолжал свое:

— Флот завсегда первый. На смотрах сначала наши стоят, потом кавалерия, антилерия, а уж на самом краю — пехота.

— Это смотря с какого края глядеть, — усмехнулся Бестужев. — Давно ли на флоте?

— С двадцать четвертого. На «Проворном» начал.

Услышав название фрегата, Бестужев замер от удивления.

— Первое плавание, как первую бабу, всю жизнь помнишь. А мне повезло — офицеры попались хорошие, обходительные. Никто не дрался. Лермонтов, братья Беляевы, братья Бодиско. У Дмитрия Николаевича Лермонтова брат Михаил Никрлаевич был, стихи сочинял. Небось слыхали, про Бородино написал?

— Не он, а его племянник — Михаил Юрьевич.

— Но лучше всех на корабле был Николай Александрович Бестужев…

Тут Михаил не выдержал и сказал, что это его брат. Эмиль всплеснул руками:

— Господи! Бывает же такое! Жив ли он?

— Умер два года назад.

— Такой человек был! Царство ему небесное! — перекрестился Эмиль и стал рассказывать, как на Балтике их трепал шторм, как вышли к Па-де-Кале, потом к Бресту, оттуда — к Африке. Слушая его, Бестужев думал, как тесен мир, как судьба сводит его с людьми, знавшими и брата, и других декабристов, и нынешнего адмирала Михаила Лермонтова. Тот был на два года моложе Николая Бестужева, но по службе шли чин в чин.

Четырнадцатого декабря, когда брат Николай вместо Якубовича прибыл в экипаж и начал выводить моряков, Михаил Лермонтов и генерал Шипов стали отговаривать его. Шипов был одним из основателей Союза Спасения и Союза Благоденствия, но потом отошел от общества. Трубецкой перед самым восстанием пытался склонить его на свою сторону. В подчинении Шипова помимо Гвардейского экипажа находились Семеновский и Лейб-гренадерский полки — он ведь был бригадным генералом. Шипов колебался, не зная, чью сторону принять — Константина или Николая, но, поняв, что дело вовсе не в этом, а в том, чтобы возглавить восставших, отказался от риска.

Однако, судя по его поведению 14 декабря, он действовал не так круто и решительно, как можно было ожидать. Почувствовав это, моряки отказались присягнуть. Лейтенант Вишневский потребовал показать подлинник Манифеста, а Шипов, возмутившись дерзостью офицера, приказал тому отдать свою шпагу. В знак протеста некоторые командиры тоже отдали свои шпаги и фактически добровольно пошли под арест. Тем временем Петр Бестужев прибежал с площади, передал просьбу Мишеля ускорить выход моряков. Брат Николай поручил Дивову и Беляевым освободить арестованных. Моряки зашумели, схватились за ружья. В это время донеслись выстрелы с площади.