Фронтовые записки - Владимир Каменев

Спасибо и за это, далёкие и безвестные сибиряки! Тут же мы снег натопили, кипяточку попили и съели всё.

А Колесов снова бранится. Говорит: расчески, зеркальца, портсигары, бритвы безопасные, лезвия и другое добро в подарках было, да не дошло до нас. Прав он, может быть. Связистам всегда всё известно. Пельменей было, надо думать, побольше. Жаль, что не оказалось варежек для меня. А может быть, тоже были да сплыли?

Стараюсь всячески отогнать от себя такие мысли, не поддаться общему тону озлобления. Стараюсь не думать о плохом и тяжёлом, а подчас и мерзком, что окружает. На всё надо смотреть радостно и покойно. В этом — победа. В этом — залог жизни. Кругом смерть, а в неё вот не веришь как-то.

Послезавтра сестра назначила снова прийти к ней, промыть руку марганцовкой, сделать перевязку. Обязательно пойду. Так хочется почему-то увидеть эту сестру ещё. Нет худа без добра, как говорится. И нестерпимая боль в руке ведь вознаграждена в какой-то мере.

Сегодня я наблюдал впервые за время пребывания на фронте воздушный бой нашего “ястребка” с “мессершмидтом”. И вообще это первый самолёт наших военно-воздушных сил, который довелось видеть, в то время как их “юнкерсы”, “фокке-вульфы” и “мессершмидты” ежедневно и довольно часто бороздят здешнее небо.

Шёл я после перевязки на передовую. Услыхал гул идущего на большой скорости самолёта, а когда вскинул глаза к небу, увидел незабываемую картину: наш истребитель и немецкий “мессершмидт” описывали громадные круги, гоняясь на предельной скорости друг за другом. При этом трудно было понять, кто из них нападает, стремять догнать, а кто спасается бегством. Ни тот, ни другой не стрелял, да это было бы, вероятно, и бесцельным на такой скорости и при изумительных виражах, которые они проделывали в небе. Один взмывает вверх, другой — за ним. Один камнем падает чуть ли не до самой земли, другой пикирует также. Выходит из пике, несётся над землёй на бреющем полёте один, другой — не отстаёт, проделывает то же. Эта воздушная трагедия, которую в мирное время над полем аэродрома назвали бы искусством высшего пилотажа, длилась, вероятно, секунды, может быть, одну-две минуты, потом оба истребителя унеслись и пропали за лесом. Торжественная тишина зимнего леса, так внезапно и странно нарушенная, восстановилась. Постоял я ещё немного, как ошеломлённый, и снова побрёл дальше, раздумывая: кто же из них делал отчаянную попытку спастись, оторваться от противника? И почему не стреляли? Может быть, иссяк боезапас?

У одного или у обоих? В сердце вкралось печальное предположение, что уходил всё-таки наш истребитель, а нападал немецкий, но, может быть, я ошибся?!..

А вот уже два вечера подряд слушаем мы, тоже впервые, небывалую музыку: по Залучью били наши “Катюши”. Это — совсем новый род оружия, только что у нас изобретённый и появившийся, обладающий, как говорят, громадной разрушительной силой, что-то вроде многоствольного торпедного аппарата, смонтированного на обычных автомашинах. “Катюши” наводят на немцев ужас, но, отстреляв, должны спешно убираться: спасаться от германской авиации. Длительным и сложным процессом является пока заряжание “Катюш”. Их далёкое глухое ворчанье, как беспрерывная забивка свай, действительно. слышалось со стороны Залучья. Неужели это мощное оружие повернёт колесо войны в нашу пользу? И верится, и не верится одновременно...

Рука моя заживает очень медленно. Третий раз делали перевязку. Через неделю сестра обещает снять бинт. Ещё один раз к ней сходить придётся.

Последние дни на фронте

Следует описать заключительный этап пребывания на фронте — этого требует последовательность изложения. А восстановить в памяти его не трудно — до мельчайших подробностей всё поразительно ярко...

Первое апреля с утра ознаменовалось неприятным событием. Принесли нам в термосе баланду и одну буханку чёрного хлеба на всех. Термос уже на спине носят, так как Полундру пристрелили. Разлили жидкость по котелкам, хлеб в шалаш занесли для делёжки.. Как это получилось — уму непостижимо, но не успели оглянуться — пропал хлеб, кто-то ловко украл буханку. Все очень возмущались, ругались по-страшному, но разыскать или установить вора не удалось.

Так и остались без хлеба, а ведь ясно каждому, что только свой мог сделать такое. На протяжение дня я старался следить за ребятами, вызывавшими у меня подозрение. Таких было двое: старшина батареи Мамонов и разведчик Касьянов. Больше подозревал Мамонова. По распоряжению Калугина он живёт с нами последние дни. Подозрение моё вскоре укрепилось.

Солнце садилось, когда Мамонов поднялся из нашей низины на дорогу, постоял, поглядывая, по-видимому, не следят ли за ним, потом пошёл на передовую.

Я тоже поднялся и пошёл следом. Вот он спрыгнул в траншею и побежал по ходам сообщения. Я быстро пошёл за ним, стараясь не быть замеченным. Он уходил в дальние траншеи, к лесу.

“Ясно, — решил я, — где-то здесь закопана им буханка”.

Неожиданно Мамонов остановился, постоял, озираясь, потом так же быстро побежал обратно. Через минуту встретился со мною.

— Где ты был, что делаешь здесь? — спросил я его.

— Ничего не делаю, — отвечал он смущённо и со злостью. Около меня не задержался.

Я дошёл до того места, где стоял Мамонов, стал искать глазами по снегу, но буханки не видел. Решил не говорить никому о своих подозрениях и проследить дальше.

Второго апреля днём я дежурил на ПНП, а, вернувшись после шестнадцати часов в шалаш, узнал от пришедшего с батареи Калугина, что ночью намечается очередное наступление батальона на Князево.

— Это наступление должно быть генеральным, — сказал Калугин. — Наш ПНП для наблюдения и корректировки огня не годится. Надо выбрать себе другое, более подходящее место, с которого бы всё было видно, да поближе к деревне пусть оно будет. Скоро с командного пункта батальона пойдёт к Князеву командирская разведка, возглавит её командир батальона старший лейтенант Ткаченко. Иди и ты с ними. Двух бойцов с автоматами возьми с собою. Себе мой автомат взять можешь.

— Есть, — ответил я.

Взяв с собой Мамонова и Касьянова, отправился к палатке командира батальона.

Вскоре у палатки собрались идущие в разведку. Старший лейтенант Ткаченко не пошёл с нами, возглавил разведку начальник штаба батальона лейтенант Иванов. Шёл в разведку также низенький помначштаба, только что переведённый в стрелковый батальон из нестроевой части бригады. Он, как и Иванов, был в металлической каске (остальные были без касок). Кроме них шли два лейтенанта из дивизиона противотанковых пушек, два лейтенанта из миномётного дивизиона, два минёра-пехотинца и я с Касьяновым и Мамоновым. Все с автоматами.