Петровка, 38. Огарева, 6. Противостояние (сборник) - Юлиан Семенов

– Может быть. Я там действительно несколько раз останавливался, когда были свободные номера.

– Значит, в тот день у вас был номер в «Гульрипше»?

– Это вы говорите. Я говорю, что это могло быть.

– Ознакомьтесь с выпиской из регистрационной книжки. Это данные вашего паспорта?

– Да.

– Распишитесь. Благодарю вас. Значит, двенадцатого вы снимали номер в «Гульрипше»?

– Да.

– Распишитесь. Зачем же снимать номер в отеле, а самому улетать в Ленинград? Зачем?

– Я в Ленинград улетал на один день – три часа туда, три оттуда, утром улетел, днем сделал дела, а вечером вернулся. Или даже на следующее утро. Все равно прилетишь в свой номер. Иначе пойди достань место в гостинице! Не на улице же мне спать!

– Подпишите.

– Зачем вы записываете каждое мое слово?

– Я что-либо перепутал? Приписал от себя? Или записал с ваших слов верно?

Кешалава подписал свой ответ. Костенко решил нанести первый открытый удар – он решил сломать темп допроса. Сейчас, после того, что он скажет Кешалаве, тот перейдет на односложные ответы «да» и «нет». Именно они сейчас и нужны Костенко, они и будут теми капканами, которые он заранее приготовил.

– Вы спрашивали, – начал Костенко неторопливо, – зачем я записал ваш ответ так подробно. Я объясню вам. Видите, вы подписали ваш ответ. Сами подписали, не так ли? «Не на улице же мне спать!» А на прошлом допросе вы говорили, что больше всего любите спать не в гостиницах, а на берегу моря, сиречь на улице.

– «На берегу моря» и «на улице» – это разные понятия.

– От «Гульрипша» до моря не более ста метров. Пошли дальше? У меня вот какой вопрос. Вы всегда снимали одинарный номер?

– Да.

– А если одинарных не было?

– Я платил за две койки.

– Скажите, а в ваше отсутствие никто не мог воспользоваться вашим костюмом? Некто похожий на вас? А?

– Нет.

– Распишитесь. Благодарю. Вопрос: мог ли неизвестный преступник взять у вас из номера костюм и в нем совершить преступление?

– Нет.

– Распишитесь. Почему не мог?

Костенко рассчитал точно: Кешалава не такого масштаба человек, чтобы заглатывать «крючок спасения» – какой-то неизвестный преступник ночью надел его костюм… Нет, он играл свою игру, он не собирался никому подыгрывать.

– Потому что, как вы мне сказали, насильник действовал в разных городах, и еще потому, вероятно, что вы мне устроите очную ставку с жертвами, которые подтвердят, что я не тот, кого вы ищете.

– Распишитесь. Благодарю. Беда заключается в том, Кешалава, что насильник убивал свои жертвы.

– Как?

– Что «как»? Вас интересует, каким образом он убивал их?

– Нет, меня это не интересует. «Как» – в данном случае выражается мое удивление и гнев.

– Значит, вы отвергаете возможность использования преступником вашего костюма?

– Отвергаю.

– Подпишитесь. На сегодня все.

– Вы собираетесь снова отправить меня в тюрьму?

– Обязательно.

– На каком основании, объясните мне хотя бы!

– Кешалава, не надо. Вы, как я убедился, человек умный. Вы же понимаете, что я не могу отпустить вас до тех пор, пока не проверю все версии, существующие по этому делу. Если бы вы мне сказали: «Драгоценные камни, оставленные у Тороповой, я купил за сотню у пьяницы возле базара», – я бы отпустил вас, попросив стать моим помощником в деле разыскания преступника, похитившего государственное имущество. Но, поскольку вы категорически отвергаете сам факт, поскольку вы утверждаете, что Торопова оговаривает вас и никаких камней вы не видели, я не могу вас отпустить. Ну, подумайте, как бы вы на моем месте поступили?

– Вы позволите мне написать еще одну жалобу?

– У меня или в камере?

– У вас, если можно. В камере нас теперь пятеро, эти страшные люди чудовищно ведут себя, какие-то скоты.

– Это верно. Ну, пишите. Вот бумага, перо. Снова в прокуратуру?

– Нет. Я напишу моему депутату. Это, я думаю, будет верней. Депутат – ректор нашего института, он меня прекрасно знает, я для него не единичка в деле, а советский человек, живой человек, кстати сказать.

– Валяйте, – согласился Костенко. – Может быть, вы и правы.

3

Прокурор ознакомился с объяснениями Костенко, который, в частности, указывал, что «Кешалава утверждает, что последний месяц он не употреблял снотворных препаратов, и он отвергает возможность использования его костюма другим преступником. Таким образом, никто, кроме Кешалавы, не мог положить в карман принадлежащего ему пиджака особо опасный, ядовитый “препарат сна”, которым были убиты три человека и серьезно отравлен Налбандов. В оперативных целях от продолжения допроса я отказался, однако изложенное дает основание для дальнейшей перспективной работы с Кешалавой».

– Ну что же, – сказал прокурор, – теперь вы можете предъявить ему обвинение, и это будет законное обвинение.

Когда Костенко вернулся в министерство, было уже шесть. Он хотел было попросить у помощника дежурного машину и поехать к Ларику, чтобы показаться этому самому профессору Иванову, но ему навстречу поднялся улыбчивый, нежноглазый Садчиков.

– С-славик, я хочу тебя об-брадовать. Некий старшина Нодар Гокиэли опознал по фото нашего Кешалаву. Знаешь, где он его видел? Он его видел в горах, около альпинистского лагеря «Труд». И знаешь когда? На следующий день после эпизода с Налбандовым. И з-знаешь что? В т-тот день все альпинисты в м-маршрут ушли, остался один ин-нструктор Ломер Морадзе. Это уже не старшина выяснил, это я, Морадзе – сосед Кешалавы по Т-тбилиси.

Костенко позвонил к Сухишвили:

– Здравствуй, Серго!

– Здравствуй, Славик, генацвале! – Полковник Сухишвили засмеялся. – Тебе уже сказали про нашего горного Пинкертона?

– Спасибо, Серго. Сказали. Ты меня бранить не будешь?

– Тебе, как и мне, к брани не привыкать, Слава. Начальство бранит, жена бранит, общественность тоже не отстает. А что, дорогой?

– Серго, мне надо, чтобы именно ты полетел к Морадзе. Нас с тобой сейчас интересует только одно, самое главное – найти место, где у Кешалавы оборудован тайник. Тайник там, в горах, больше негде.

– Мы еще не отработали линию его тетки. Старуха теперь живет в деревне, старого княжеского рода старуха.

– Тетка теткой, а то, что он сразу после Москвы рванул, как лань, в горы, – это горячей, Серго, это горячей.

4

В шесть сорок пять позвонил Ларик.

– Старикашка, – сказал он неестественно бодро, – я передаю трубку профессору Иванову.

Костенко хотел было ответить, что «такие женские номера у него не проходят» и что это «глупо и неловко», но ответить ничего не успел, потому что услышал голос – странный, сухой, резкий, неинтересный по тембру, но властный и снисходительно-картавый.

– Послушайте, Костенко, это Иванов говорит. Вы давайте-ка приезжайте скоренько. Если денег на такси нет, я одолжу. Вы меня очень интересуете, понятно? Вы мне интересны.

– Я не умею рассказывать.

– Что?

– Я говорю, рассказывать не умею про мою работу. Это вас Лазарь Борисович обманул, что я хороший рассказчик.

– Вы меня интересуете не как рассказчик, вы меня интересуете как больной. Поторопитесь, пожалуйста, я тут задержал рентгенолога.

И положил трубку.

Костенко обернулся к Садчикову:

– У кого бы машину стрельнуть, дед?

– Тебе куда?

– В клинику.

– А что случилось?

– Черт его знает. Съезжу – узнаю. Что-то, говорят, с кровью.

Садчиков позвонил к дежурному, выпросил у него на пятнадцать минут разгонную «Волгу» и подвез Костенко на Кировскую.

Профессор Иванов оказался высоким, барственного вида бритоголовым человеком с громадным перстнем на мизинце.

– Неинтеллигентно все это, – сказал он, не ответив на приветствие Костенко. – Пойдемте, там старуха ждет.

Пока они шли по коридору в рентгеновский кабинет, к «старухе» Блюминой, Иванов продолжал выговаривать Костенко, причем оборачивался к Ларику, будто Костенко здесь и не существовал.

– Кичимся тем, что Кафку читаем, – продолжал ворчать профессор, – а к врачу не ходим. Это же неинтеллигентно: чувствовать боль, усталость, запираться во время рабочего дня, чтобы отдохнуть, и не обратиться к врачу. На Западе люди ежемесячно за большие деньги психиатру показываются, а у нас принудительно не затащишь: «Что я вам, сумасшедший?» Разве не так?

Ларик опасливо посмотрел на Костенко – не стал бы тот спорить. Иванов не терпел, когда ему возражали.

– Игорь Павлович, – заметил Ларик, – этот неинтеллигентный тип спас жизнь вашему учителю.

Иванов споткнулся, словно налетел на стену, даже руки выставил перед собой.

– Это вы?! – Он обернулся к Костенко. – Вы милиционер?

– Он полковник, – обидчиво ответил Ларик.

– Это вы спасли профессора Гальяновского?

– Он, он, – радостно повторил Ларик, – именно он.

– Хорошо, что вы мне сказали, Лазарь Борисович, иначе в гневе я мог бы отрезать ему кое-что еще вместе с аппендицитом… Чем вас наградили за то дело? Гальяновский любит рассказывать о том, как вы его спасли от бандитов. Орден? Медаль?