До полуночи одна минута - Галия Сергеевна Мавлютова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Мамышев, зайди!
Опер нехотя поплёлся к Панкратову. Вчера он стал свидетелем конфиденциальной беседы Панкратова и Шипилина. В последнее время они всегда ходят вдвоём и о чём-то неслышно беседуют. Вот и вчера шептались. Мамышева в расчёт не взяли, словно он слепоглухонемой, а старый опер всё слышал и всё понял. Он же не глухой.
– Вань, ты бы к Быкову съездил, что ли?
– Так к нему Кузина должна поехать. Она что, ещё не поговорила с ним?
– Нельзя её пускать к Быкову, понимаешь, Вань?
– Дмитрий Михалыч, что тут понимать-то? Да Быков Кузину на порог не пустит. Кто такой Быков и кто такая Кузина? Смешно!
– Вань, а ты акты уничтожил?
– Да, Дмитрий Михалыч, уничтожил. Даже копии. Ни одной не осталось. А что?
– Да ничего. Так спросил. Ладно, к Быкову отправлю Рустама. Пусть развеется. А Кузину заставлю догнать и задержать Белова. Пусть ищет ветра в поле. После дождичка на майские праздники. Кстати, как там Белов?
– Нормально, Дмитрий Михалыч! Всё путём.
– Нормально, говоришь? Вот и хорошо! Главное, что деньги при нас. Бери Мамышева – и бегом на пост. Караульте Белова, как хрустальную вазу. Если уйдёт из-под носа, сразу дашь мне знать. Лучше бы, конечно, чтобы он всегда был под контролем. Давай-давай, а то из главка скоро нагрянут.
Мамышев неслышно открыл дверь и вошёл. Панкратов вздрогнул:
– Ходишь тут на цыпочках! Народ пугаешь, – рассердился Дмитрий Михайлович. – Мамышев, идёшь вместе с Ваней на пост. Никому ни слова. Я тебе доверяю!
* * *
Леонид Павлович Быков имел вид кряжистый и основательный. Все, кто встречал его на своём пути, отмечали степенность и рассудительность шестидесятилетнего мужчины. Да что говорить, вид у Быкова был министерский. Глядя на него, люди думали, что он круглые сутки озабочен обустройством разболтанной страны и неразумного народа, её населяющего.
Увы, больше всего на свете Леонид Павлович любил покушать. Проснувшись, Быков сразу представлял, чем станет ужинать. Сочинив прекрасный ужин, плавно переходил к славному обеду. Когда и обед был составлен, начиналось настоящее творчество. Леонид Павлович почти музицировал, переходя мысленно и натурально к первому приёму пищи. Физиологические потребности исполнял неохотно, но дисциплинированно: раз положено, так положено, значит, надо исполнять. После всех утренних процедур проходил в кухню и сам готовил завтрак. Семья завтракала отдельно ввиду того, что просыпалась позже. Леонид Павлович наслаждался одиночеством и поглощением пищи. Еду он любил во всех видах, ел всё, что производила природа и руки человеческие, правда, признавал только гастрономические изыски, сочинённые им лично. А сочинял он увлечённо и поэтически.
К примеру, завтрак его бывал скромен, зато чрезвычайно питателен и насыщен витаминами. Перловочку Быков отваривал только в курином бульоне, а за парной курочкой не ленился ездить аж в Сосново. Специи привозил из загранкомандировок, а после санкционных ущемлений, в одночасье став невыездным, приставал к знакомым и знакомым знакомых, чтобы не забывали привезти из дальних странствий запас пахучих ингредиентов. Отваривалась крупа на медленном огне в отсутствие посторонних лиц, к которым Леонид Павлович относил родную жену и всех остальных членов семейства. К отваренной с непередаваемой любовью перловочке прилагалась форель. Свежайшая, пряного посола, нарезанная прозрачными ломтиками; зелень, выращенная знакомым и надёжным фермером; грибочки, собранные самолично в бывших финских лесах и засушенные по особому рецепту. На оранжевом блюде тонкого фарфора изящно громоздились бутончики из моркови, розочки из киви, горка перловки и целая жменя форели рубинового окраса.
Леонид Павлович не завтракал, он священнодействовал. И горе было тому, кто имел наглость посягнуть на трапезу любителя гастрономического искусства. И этот наглый позвонил в самый ответственный момент, когда Леонид Павлович подцепил вилкой кусочек форели, но перед тем как положить в рот, немного залюбовался, разглядывая оттенки цветов и качая головой, изумляясь совершенству всего земного. От звонка рука дрогнула, и форель, соскользнув с вилки, упала на пол, в один миг превратившись из прекрасного творения природы в склизкую гадость. Природа любит мстить человеку, но в этот раз она явно перестаралась. Трясущейся рукой Быков потянулся к телефону. Номер незнакомый. Трясучка усилилась.
– Леонид Павлович? Доброе утро! – прозвенел в трубке звонкий девичий голосок.
Быков угрюмо молчал. Без дополнительных размышлений стало ясно, что, несмотря на звонкость, голос в трубке принадлежал женскому составу правоохранительных органов. Было в нём что-то твёрдое, неудобоваримое, как камни в почках, которые часто напоминали Леониду Павловичу о суете и тщете земного существования.
– Не молчите, Леонид Павлович! Я у парадного. Меня зовут Алина Юрьевна Кузина. Я вас подожду. Когда вы заканчиваете завтрак?
Быков содрогнулся. Так с ним никто ещё не разговаривал. Какая-то незнакомая девица в погонах смеет трогать тонкие струны потаённой части души Леонида Павловича. Быков в сердцах двинул рукой, и тонкое блюдо полетело на пол вместе с содержимым. Ничего, жена уберёт. Всё равно целыми днями бездельничает. От скуки совсем из ума выжила. Леонид Павлович перешагнул через несостоявшуюся радость жизни в виде хорошо приготовленной пищи, но безжалостно раздавленной, валяющейся на осколках разбитого фарфора, и вышел навстречу неприятностям. А то, что они ожидают его возле дома, Быков уже не сомневался.
«Лишь бы не задержали сейчас, а то я к обыску не подготовился!» – подумал Леонид Павлович, спускаясь по лестнице.
Лифту он не доверял: вдруг что-нибудь сломается. Времена пошли ненадёжные. По пути он вспомнил о заначках, засунутых, куда попало. Жена о них не знает, но при обыске всё тайное вылезет наружу. Перед женой неудобно будет. Заначки непременно изымут. Посадить не посадят, но деньги откопают, где бы они ни были заныканы. Бегай потом за ментами! Эти-то ничего не вернут.
Окончательно загрустил Леонид Павлович, когда перед ним предстала Кузина.
«Красивая, здоровая, боевая! Не то что моя курица», – Быков замкнул круг мыслей и слегка оскалился. За три этажа бодрого спуска Леонид Павлович приготовился к бою.
– Вы посягаете на мою личную жизнь! Мои права защищены Конституцией, – вместо приветствия начал он, но осёкся.
На него смотрели бездонные глаза небывалой синевы. Такого цвета не бывает в природе.
– Бросьте, Леонид Павлович, не вспоминайте конституционные права всуе! – Кузина безапелляционно прервала поток словоизвержения Быкова. – Если я напомню, сколько раз вы нарушали права других членов нашего общества, вам станет плохо. У вас же почки?
– Ну да, почки, – быстро согласился Быков. – И у вас тоже почки. У всех –
