Психология. Психотехника. Психагогика - Андрей Пузырей

К чему я этот анекдот привожу? К тому, что в том тексте Петр Яковлевич, как и в этой статье, ограничился при обсуждении самого понятия интериоризации только тем, что предшествовало ему: французская социологическая школа, Выготский и т. д. И это не из скромности и не потому, что он был просто осторожный человек. А потому, что его понятие интериоризации – и, я думаю, Гальперин это прекрасно понимал – было ортогонально тому, что можно было найти у Выготского. Об этом я пытался сказать в прошлый раз, но, по-видимому, это не прозвучало должным образом.

Для Выготского «интерпсихические» функции – это есть уже собственно психические функции. А для Петра Яковлевича это – только начальная точка процесса формирования «умственных действий» и это еще не есть психическое. Он всегда настаивал на том, что собственно психическое возникает только в конце процесса интериоризации, когда к тому же исходное предметное действие изменяется по всем четырем классическим параметрам.

Теперь я попытаюсь сформулировать основную свою мысль.

Я начну с ответа на реплику Анатолия Николаевича (Кричевца) и – в противовес ему – скажу, что как раз для практика – психолога и психотехника – предельно ясное понимание принципиального различия двух стратегий, или парадигм исследования – классической естественнонаучной (назовем ее вслед за Левином «галилеевской»), то есть собственно экспериментальной стратегией, и той, которую условно можно было бы назвать «исследованием через практическое – психотехническое – действие» – именно для практического психолога понимание различия этих стратегий имеет исключительное, критическое значение.

Своеобразным эпиграфом к тому, что я хочу сказать, я поставил бы слова, которые слышал однажды от Георгия Петровича Щедровицкого. Это были, конечно, шутливые слова, в которых он в такой шутливой форме пытался определить в дискуссии суть деятельностного подхода. «Когда, – сказал он, – встречаются мужчина и женщина и если у них что не так, то всегда мужчина виноват! Это и есть основной принцип деятельностного подхода».

Если вы последовательно придерживаетесь той стратегии действий, которая была определена культурно-историческим подходом… – только я хочу быть здесь понятым правильно: то, что я сейчас скажу, я говорю лишь в контексте сегодняшней дискуссии, это не то, на чем я сам стою и что я пытался бы отстаивать как свое место, – мне вообще кажется, что нужно искать не выбор между двумя этими альтернативами и не эклектическое их соединение, а некое «третье место», но об этом сегодня я говорить не буду, – так вот, если держаться контекста сегодняшней дискуссии, то следовало бы со всей решительностью сказать, что если исследование формирующего типа, то есть исследование через формирование, или исследование через практическое психотехническое действие развертывается успешно, то никакого места апелляции к «природе», к «физике», к «натуральному» не возникает и возникнуть не может. «Натурального» в таком случае как бы и не существует. «Природа» начинает «торчать» лишь тогда, когда в последовательной реализации этой стратегии, то есть в психотехнической работе, возникают сбои и разрывы.

А вот эти разрывные ситуации в работе практика, но одновременно, быть может, также и исследователя через эту практику формирования, могут интерпретироваться по-разному.

Они могут интерпретироваться деятельностно, то есть браться в отнесении к той самой психотехнике, посредством которой мы развертываем процесс формирования, и здесь – перефразируя Георгия Петровича – следовало бы сказать: ну что ж – значит, плохо формируем! Значит, нужно пересмотреть ту психотехническую стратегию, с помощью которой мы что-то пытались делать. Надо ее улучшить, и тогда опять эти сбои исчезнут. И тогда мы опять будем добиваться положительных результатов без того, чтобы что-то «торчало».

А можно развернуться на сто восемьдесят градусов и сказать, что вот здесь-то и начинает «торчать» природа, как то, что мы уже не можем ассимилировать в рамках формирующей стратегии. Если нам не удается ассимилировать разрыв в рамках формирующей стратегии, то мы получаем контрпример не только по отношению к нашему конкретному психотехническому действию, но и против самой стратегии. Но всегда при этом: вы не смогли, а я смогу. И главное здесь даже не то, что природа здесь то торчит, а то ей места не оказывается, а то, что даже если природа и начинает «торчать», то она начинает «торчать» через эту нашу психотехническую работу и, стало быть, – так, как это «торчание» определяет сама психотехническая работа. И если мы иначе начинаем действовать, то она и иначе начинает «торчать». И даже если мы затем начинаем развертывать нормальную научную, то есть естественнонаучную стратегию, отправляясь от этого разрыва, то мы будем развертывать свое исследование очень по-разному в зависимости от того, от какого разрыва и внутри какой психотехнической работы мы начинаем идти. Человек «рассекается» на «культурно-историческое» и «природное» в нем относительно психотехнической работы с ним. Даже если физика и возникает в рамках формирующей стратегии, она возникает всегда «на втором шаге» и относительно формирования.

Опыт самопознания Михаила Зощенко: психология искусства как зона ближайшего развития практической психологии личности [129]

После ряда архивных публикаций последнего времени творческая судьба и личность Михаила Михайловича Зощенко привлекают исключительное внимание самого широкого круга читателей.

Стали известны подробности трагического перелома в жизни писателя после постановления ЦК ВКП(б) от 14 августа 1946 года «О журналах <Звезда> и <Ленинград>» и одноименного доклада А.А. Жданова, в которых наряду с рассказом «Приключения обезьяны» уничтожающей критике подвергалась также и повесть «Перед восходом солнца». Печатание ее было прервано, в результате чего впервые в полном виде повесть была опубликована лишь в 1987 году в третьем томе собрания сочинений М.М. Зощенко, вышедшего в издательстве «Художественная литература» и сразу же ставшего библиографической редкостью.

Таковы, можно сказать, внешние обстоятельства, в силу которых существует большой и неудовлетворенный читательский интерес к повести М.М. Зощенко «Перед восходом солнца».

Есть, однако, и внутренние основания для обращения к серьезному анализу этого произведения, причем – анализу не только литературоведческому, но и собственно психологическому.

Повесть М.М. Зощенко «Перед восходом солнца» занимает совершенно особое положение не только в творчестве писателя (сам М.М. Зощенко, как известно, склонен был считать ее самой значительной и удачной своей вещью), но и в истории всей отечественной, а быть может, и мировой литературы двадцатого века.

В силу новаторских особенностей этого произведения для адекватного его понимания литературоведом и рядовым читателем необходим серьезный и профессиональный анализ с точки зрения современной психологии.

В случае повести Зощенко «Перед восходом солнца» мы имеем дело не только с выдающимся литературным произведением, где, по слову самого писателя, ему впервые удалось «заговорить своим голосом», но также и с потрясающим психологическим и нравственным документом, в котором со всей силой мастерства большого художника слова, с редким человеческим мужеством и почти профессиональной психологической последовательностью представлен уникальный опыт самопознания человека, – человека, незаурядного как личность и щедро творчески одаренного, человека сложного и благородного, человека, силой поначалу недоступных его пониманию причин поставленного на грань духовной и даже физической катастрофы, но все же нашедшего в себе силы предпринять попытку своего физического и духовного спасения, попытку – почти в буквальном смысле – ре-анимации, прежде всего – душевной и духовной, в, казалось бы, безнадежной ситуации своей «клинической смерти» как человека.

Зощенко победил и выстоял в качестве Человека, человека с большой буквы, и потому его опыт самопознания, который запечатлен в повести «Перед восходом солнца», значим для каждого человека, но особенно – для того, кто сам находится в кризисной ситуации и ищет выход. Он важен также для человека, только вступающего в жизнь. Вот почему повесть Зощенко, быть может, прежде всего адресована молодым читателям и их воспитателям – учителям и родителям. В этом, так сказать, непосредственно-практическая – психогигиеническая и психопрофилактическая – ее ценность.

Чтение повести – счастье встречи с человеческой добротой и мудростью, но также и – испытание для читателя, который, найдя в себе ответную добрую волю и мужество, будет вознагражден волнующим опытом углубления своего самопознания. Опытом, быть может, не всегда простым и безболезненным. Чтение повести требует от читателя деликатности по отношению к открытой душе писателя, чтобы быть достойным того доверия к читателю, с которым она написана, и той боли, которой сам Зощенко оплатил свой «Опыт о человеке». Проводником в том внутреннем странствии, которым может стать чтение повести, и должен быть этот психологический комментарий.