«Гнуснейшие из гнусных». Записки адъютанта генерала Андерса - Ежи Климковский

Пробыв какой-нибудь час у Андерса, Сикорский направился в штаб, где собрались все офицеры. После нескольких приветственных слов он начал обход района расположения гарнизона и расквартирования гражданского населения.

Во второй половине дня состоялось торжественное собрание в штабе армии, а после него было дано небольшое представление. По окончании заседания Сикорский, поприветствовав собравшихся от имени президента и правительства, прошел в кабинет Андерса в штабе, где подписал приказ о присвоении воинских званий почти ста тридцати офицерам. Между прочим, повышения получили Ксаверий Прушинский, которого внес в список лично Сикорский, а также Струмпх-Войткевич, лишь незадолго до того принявший на себя обязанности офицера по просвещению и успевший выпустить в честь приезда Сикорского первую печатную газету «Белый орел».

В тот же день вечером в большом зале штаба армии состоялся банкет. На нем, кроме офицеров штаба, присутствовали также гости, которые или постоянно сопровождали Сикорского, или были специально приглашены по случаю его приезда.

Здесь произошло первое серьезное столкновение между двумя генералами — Андерсом и Сикорским. Андерс, как хозяин, в начале банкета в короткой речи поочередно приветствовал Сикорского и гостей — советских, американских, английских, чехословацких (в лице полковника Свободы, который формировал в Бузулуке чехословацкий батальон) и других. После каждого такого приветствия оркестр исполнял государственные гимны. Речам не было конца. Наконец Сикорский не выдержал и, до предела разгневанный надменными речами Богуша и Окулицкого, а также вторичным выступлением Андерса, в один из моментов набросился на последнего с вопросами:

— Кто вам позволил так выступать? Сколько еще вас будет говорить?

Затем, не ожидая ответа Андерса, демонстративно покинул зал в разгар торжества, попросив меня, чтобы я отвел его на квартиру.

Сикорский отдавал себе отчет в том, что эти люди сводят на нет с таким трудом достигнутое им улучшение польско-советских отношений. Поэтому увиденное и услышанное здесь, в Бузулуке, наполняло его огромной тревогой за будущее.

Вот почему во время часовой беседы со мною он выражал крайнее недовольство деятельностью Андерса.

— Сначала я не хотел назначать его командующим армией в России, так как всегда считал в некотором роде вертопрахом, — говорил Сикорский. — Мне хотелось, чтобы командующим был Станислав Галлер, но я нигде не мог его найти, а сроки были очень сжатыми. Назначил Андерса. Думал, что он, как человек, который имел перед войной в Польше столько неприятностей и постоянных скандалов, оценит свое новое назначение и будет мне честно помогать или по крайней мере проявлять лояльность, в чем и вы заверяли меня еще в Париже. А теперь он разыгрывает эту комедию, и для чего? — Сикорский пренебрежительно махнул рукой. — Вообще польско-советские отношения доставляют мне много забот. Вначале я хотел послать сюда в качестве посла и одновременно инспектора армии Соснковского. Это очень облегчило бы дело и разрешило ряд наших внутренних проблем. Но что поделаешь, Соснковский не подошел, он не понимал стоящих задач, вообще не хотел слышать о каком-либо соглашении с СССР, убеждая меня в том, что Советский Союз будет разбит в течение шести недель. После выхода Соснковского из состава правительства уже не могло быть и речи о его направлении сюда. Словом, не было никого. Правда, я думал о Строньском как о после, но он еще меньше подходил для такой роли, чем теперешний посол. Вот почему я и послал профессора Кота. Это, конечно, не очень удачное решение, я это знаю, но мне кажется, что он, по крайней мере как мой друг, должен следить за осуществлением моей линии. Хотя и тут я вижу определенные изъяны: он пленен Андерсом, всегда его оправдывает и защищает.

Я не знаю, какая дружба связывала Сикорского с Котом, но уверен в том, что последний никогда не страдал избытком лояльности по отношению к Сикорскому.

— Господин генерал, — спросил я, — подходит ли профессор Кот для проведения политики такого масштаба, как того требует настоящее время? Понимает ли он ее так, как следует? Судя по тому, что мне удалось наблюдать, мне кажется, что нет.

Генерал внимательно посмотрел на меня и сказал:

— Может быть, вы и правы, но что делать — у меня нет людей. Нет людей, — повторил он в раздумье. — Этот, по крайней мере, должен быть мне предан.

Мне тогда показалось, что Сикорский полностью находится под влиянием Кота. Это преобладающее влияние посла Кота на Сикорского я многократно наблюдал и позднее.

— Придется прислать сюда Янушайтиса в качестве вашего опекуна. Назначу его инспектором Польской армии в России, пусть следит за деятельностью и поведением командующего армией.

Из этих высказываний явствовало, что Сикорский теряет доверие к Андерсу. Он считал Янушайтиса более солидной фигурой, особенно потому, что оба придерживались одинаковых взглядов на перспективы победы Советского Союза. Рассказывая о Янушайтисе, Сикорский говорил, что лондонский «климат» этому генералу явно не благоприятствует, что у него там много неприятностей и что самым лучшим вариантом был бы его приезд сюда, тем более что он, Янушайтис, хорошо понимает здешнюю проблематику и наверняка проявит себя лучше, чем оба нынешних представителя. Затем Сикорский стал укладываться спать, а мне предложил вернуться на банкет.

— Завтра поговорю с Андерсом, — сказал он мне на прощанье.

Когда я вернулся на банкет, меня сразу поймал Андерс и стал расспрашивать, «что там с Сикорским». Я уклонился от прямого ответа, сказав лишь, что главнокомандующий очень недоволен виденным и завтра намерен поговорить с ним, Андерсом. Мне показалось, что Андерс был этим весьма встревожен; он еще несколько раз пытался заговорить со мной о содержании моего разговора с Сикорским. Возвратившись домой, Андерс хотел в этот же вечер пойти к Сикорскому, но тот уже спал.

На следующее утро во время первого завтрака Сикорский заявил Андерсу, что пришлет в Советский Союз в качестве инспектора армии генерала Мариана Янушайтиса. Услышав о таком намерении Сикорского, Андерс даже подскочил. Больше всего он боялся именно этого: он ведь так радовался, когда Янушайтис уехал из Москвы в Лондон, и его возвращение означало бы крах для командующего польскими войсками в Советском Союзе. Поэтому Андерс сразу же стал убеждать, что Янушайтис весьма непопулярен в армии, а последние его высказывания в Англии, о которых уже здесь известно, увеличили число его врагов среди старых офицеров. Сикорский на это ничего не ответил. Воцарилось неловкое молчание, которому уже не было суждено быть нарушенным до самого конца трапезы.