Уничтожить Израиль - Александр Щелоков

Над головой, распространяя острый эфирный запах, шелестели листья южного ореха.

Андрей глубоко вздохнул и закрыл глаза. Неожиданно он услышал легкое поскрипывание песка и насторожился: открыл глаза, приподнялся на локтях. Из-за ближайшей яблони появилась женская фигура. Он сразу узнал Альфию.

Одетая в легкий шелковый халат, она шла и несла в руках блюдо с фруктами. Огромная луна, светившая ей в спину, просвечивала халат насквозь, и Андрей не столько увидел, сколько в воображении дорисовал ее тело – узкую талию, широкие бедра, стройные ноги. Распущенные волосы свободно спадали на ее плечи.

Андрей сел на постели.

– Я вас не разбудила? – голос Али прозвучал тихо и напряженно. – Вы не сердитесь? Если что, простите, я уйду.

– Нет, все нормально.

Она, продолжая объяснять свое появление, сказала:

– Так уж повелось: ложусь поздно, долго не могу заснуть, а поговорить не с кем.

– Я не хочу спать, садитесь, поговорим.

Она вздохнула. Он протянул ей навстречу руку.

Она осторожно поставила блюдо на столик, ножки которого, так же как и у топчана, тонули в земле, и подала ему свою ладонь. Ее тонкие пальцы были холодными и чуть подрагивали.

– Вы замерзли, – Андрей взял обе ее ладони, поднес к губам и стал дышать на пальцы, согревая их. – Садитесь.

Она опустилась на край постели.

– Можно на ты? – спросила она.

– Конечно. Ты чем-то расстроена? Верно?

– Есть немного.

– Расскажи, может, станет легче.

– Расскажу, хотя легче вряд ли станет. В последнее время я живу в страхе. Меня пугает все, что сейчас происходит вокруг. Я давно в Фергане. Здесь много знакомых. Мало русских, больше узбеков. Люди хорошие. С умеренной верой в Аллаха. Вера им больше нужна для душевного равновесия, чем для превращения в фанатиков. Они не станут есть с тобой свинину, но никогда не ударят по руке того, кто перекрестится. Зато появилось и становится все больше таких, кто стремится обратить всех в нетерпимых фанатиков. Я видела, к чему это приводит. Когда человеку говорят, будто убить иноверца дело богоугодное, он превращается в зверя. Сегодня, когда вокруг нас тысячи людей не имеют ни работы, ни шансов ее получить, появление в их руках ножей зальет Среднюю Азию кровью. После того как убили папу, я всего боюсь, потеряла веру в людей.

– Аля, я тебя прекрасно понимаю. Это нервное. В нашей жизни депрессия – всего лишь одна из форм настроения. Тот, кто время от времени не испытывает ее накатов, лишен нормальных эмоций. Он либо робот, либо мертвец.

Он сжал ее руки. Ей стало больно, но она этого ничем не выдала.

– А еще я боюсь за тебя. Ты появился так внезапно и сразу попал в страшное дело…

– Не надо пугаться, – сказал Андрей, – решение принято, ходить назад пятками я не стану.

– Дело не только в тебе, Андрюша. – Альфия неожиданно отдернула от него правую руку и прижала ее к груди. – Ты мне нравишься. Очень. И меня пугает то, что тебе грозит опасность.

Андрей собирался сказать нечто бодрое, шутливое, но тугой узел спазма вдруг перехватил горло, и он вместо слов выдавил из себя легкий свистящий сип.

Он попытался проглотить слюну, но ничего не получилось.

Снова ее руки оказались в его руках, он нагнулся и прижался к ним губами.

– Аля, – прошептал он. – Аля…

Она освободила одну руку, положила ладонь на его голову и осторожными легкими движениями пригладила волосы от лба к затылку. Легкая, едва заметная электрическая волна пробежала по его телу.

– Ты знаешь, чем лучше всего снять депрессию?

– Чем? – спросил он вялым голосом человека, потерявшего интерес к жизни.

Она молча склонилась к его лицу. Ее мягкие волосы защекотали его щеки, а теплое, пахнувшее мятой дыхание коснулось губ.

Она поцеловала его в колючую щеку и тихо засмеялась:

– Ты ежик.

– Нет, – сказал он, – дикобраз.

Она снова провела рукой по его волосам.

Он боялся шевельнуться, чтобы не спугнуть волнующее томление нараставшего в нем желания.

– Ты жив? – спросила она шепотом и припала к его рту мягкими влажными губами.

Он занес свои руки ей за спину и с силой прижал к себе.

Потом его пальцы, путаясь в петлях, стали расстегивать пуговицы ее халата. Справившись, он распахнул шелковую ткань и коснулся жаркого тела.

У него перехватило дыхание. …Южная ночь овеяла их жарким иссушающим ветром. В темном небе перемигивались яркие звезды. В кустах жасмина, надрываясь, стрекотали цикады…

Андрей глубоко вздохнул и приподнял голову.

– Прости, – сказал он смущенно.

– За что? – спросила она и мягко улыбнулась. – За доставленную радость? За то, что судьба подарила нам прекрасный миг?

– Да, но… – Андрей пытался сформулировать мучившие его сомнения, однако запнулся и смущенно стих.

Она положила голову на его грудь. Коснулась ее губами:

– Спасибо за все, Андрюша. Как я могла жить без тебя…

– Как-то жила, верно? – сказал он. – Расскажи о себе. Хоть немного.

– Что толку жаловаться на прошлое? Оно прошло, мы остались…

– Но каждый жил по-разному. Я работал. Руки и нос постоянно в нефти. Работа меня затягивала всего, целиком. Ложился с одной мыслью – с чего начну новый день.

– У нас здесь все было хуже. Мы не жили, мы выживали. Точно так же, как и сейчас пытаемся выжить в благословенной узбекской демократии. Нищета и бесправие, которые лицемеры назвали периодом застоя, на самом деле были мертвой зыбью. Она затягивала нас в пучину все глубже и глубже, лишала света, душила и умерщвляла. Сознание людей было занято поисками ответов на самый острый вопрос. Кто виноват? А если ты чем-то в жизни не удовлетворен, то ответ на вопрос, кто виноват, находится просто: виноват тот, у кого нос иной формы, чем у тебя, или глаза иного цвета. Говорят по такому принципу виноваты во всем евреи. Но это по большей части там, в России. Здесь во всем виноватыми считали русских. То, что они привезли сюда электричество, железные дороги, медицину – в расчет не бралось. Общество «Адолат» – «Справедливость» – сплачивало узбеков тем, что указывало им врагов. Знаешь, если на базаре кто-то говорил «мурун» – нос, или «кок коз» – голубые глаза, значит, речь шла о русском. Предельно просто, верно? Мы научились ходить, опустив глаза и голову. Общество «Ислом лашкарлари» – «Воины ислама» собирали силы, чтобы бить иноверцев. «Хизби ут-Тахрир» – «Партия освобождения» взяла на себя руководство исламистским движением… Мой дед был инженер и проектировал Большой Ферганский канал. Мой отец был врачом. Брат – Роман – женился на еврейке. Когда здесь стало невозможно жить, они уехали в Израиль. И теперь они там. У них родился сын…

Альфия говорила тихо, временами почти беззвучно, и оттого ее рассказ звучал не как жалоба, а как повествование о чьих-то невыплаканных слезах, как история чьей-то жизни, лишенной солнца, тепла и радости. Едва Андрей подумал о том, что трудно представить, как в такой солнечной стране можно лишить людей солнца, Альфия тут же сказала:

– Ты не поймешь, но чтобы не потерять себя, я нашла одну возможность, может, она и примитивная, может, просто глупая, и психолога, который узнает о ней, заставит расхохотаться, но моим спутником стало зеркало. В нем я могла увидеть солнце, в нем видела себя. И это создавало впечатление, что я не одна…

Андрей подсунул правую руку под ее шею и притянул ее голову ближе. Она устроилась левой щекой в ложбинке плеча. Он коснулся ее лица губами и вдруг ощутил соленую влагу слез. Он слизнул слезинку. Сказал:

– Не надо, не плачь…

– Я не плачу, – ответила она и сильнее вжалась в его плечо. – Мне просто чудится, Андрей, что сейчас в этой дурацкой кутерьме ты тоже беспредельно одинок.

Мужчины не очень любят признавать свои слабости. Андрей терпеть не мог выглядеть униженным и уж тем более сломленным. Ни лицо, ни движения не должны выдавать твоих эмоций, тем более, если они отрицательные.

– Я не одинок, Альфия. Вовсе нет.

– Не надо, Андрюша. Я видела тебя в тот день на базаре. Ты не боролся с толпой, когда она несла тебя. Она тянула, влекла за собой, тащила как щепку. Тебе было все равно, куда двигаться, куда тебя прибьет течением. И только когда ты увидел меня, в тебе проявился мужчина…

Она замолчала. Молчал и он. Тогда она сказала:

– Я не хочу приписывать себе какой-то особой роли в твоем преображении. Может быть, окажись на моем месте другая женщина, ты бы тоже почувствовал себя мужчиной. Дело не во мне. Просто, как я понимаю, женщина стала для тебя зеркалом, в котором ты увидел свое одиночество. Увидел и не узнал, потому что представляешь себя другим, сильным и волевым.

Он прижал ее к себе, наполняясь тугим пьянящим хмелем желания, которое заставляет терять рассудок, яростнее биться сердце.

Она будто не поняла его движения и слегка отстранилась:

– Подожди, я не все сказала.

Он, как обиженный мальчишка, засопел и ослабил объятия в надежде, что она поймет его обиду. Она не поняла, а может, просто не сочла нужным обращать на нее внимание.