Том 6. На Урале-реке : роман. По следам Ермака : очерк - Антонина Коптяева

— А-ба! — взревел он диким голосом, растопырив жилистые руки, будто собирался задушить всех. — Чаи распиваете, а отец рыщет, как собака, голодный? Детушки родны — черт вас надавал! Целу жизню свет мне застили со своей маманей. Вирка, тварь, собирай манатки, марш домой!.. Чего смо-отришь? Ну, дерзка, последни космы вырву.

— Не вырвешь. Хватит тебе. Проваливай.

Вирка не растерялась, не опустила глаз, а стояла, гордо выпрямясь, прикрывая собою малышей.

В Нахаловке были большие нары; из-под них родитель, как людоед, выволакивал детей для избиения то за ноги, то за волосы. Но если успеешь забраться подальше — все-таки какое-то убежище, а тут спрятаться негде.

— Никуда мы с тобой не пойдем!

— Врешь — пойдешь! Отцовска воля главней ваших Советов! — злорадно изрек Сивожелезов. И, отшвырнув метнувшегося навстречу Костю, размахнулся, делясь в дочь полупустой бутылкой денатурата.

Митя, никогда не участвовавший в драках, подстегнутый криком детей, бросился на помощь Косте. Вдвоем они держали его за руки, а он, будто обрадованный возможностью побуйствовать, выкрикивал матерные слова, заполнив чистенькую каморку винным перегаром, плевался и пинался.

— Что тут происходит?! — Резкий окрик вошедшего Александра Коростелева заставил всех обернуться к двери. — Гражданин Сивожелезов, за свои безобразия вы будете задержаны и арестованы.

— Да я ничего, — неожиданно сникнув, трусливо забормотал буян. — Я вот к дочке… Вирке своей. На новоселье… Детишков-то навестить надо.

Вирка чуть не разрыдалась при виде Коростелева, только что приехавшего с вокзала, мертвенно-бледная, подошла вплотную к отцу, посмотрела в упор, дыша непримиримой ненавистью:

— Ты нам никто. Понял? И не ходи сюда больше. Не смерди! Я тебя на порог не пущу.

— Ведите его, ребята, к постовому, а я позвоню в Совет, чтобы дали ему суток двадцать для прохлаждения и раздумья.

— А я не желаю к постовому! — попытался еще покуражиться Сивожелезов.

— Тогда именем Советской власти заявляю вам: вы арестованы, и извольте подчиняться.

— Плевал я на нее!

— На кого, гражданин арестованный?

Сивожелезов нагло ухмыльнулся:

— Да вот на дочерю свою — Вирку… — И, выходя, подталкиваемый с обоих боков, бросил от двери угрожающе: — Я тебе припомню «именем Советской власти», комиссарска потаскуха!

— Что же это, Александр Алексеич?! — ломким голосом сказала Вирка. — Радости-то у нас сколько было сегодня! Вроде праздник светлый. И вот явился, наплевал в душу.

— Держись, дорогой товарищ! Самое страшное теперь у вас миновало. — Александр Коростелев взял на руки Илюшу, легонько потормошил его и поцеловал. — Все будет хорошо, ребятишки! Отличнейшим образом все наладится при нашей будущей Советской власти. — Глаза Александра сияли: он был доволен поездкой и откровенно радовался. — Такие безобразники, как ваш отец, скоро подожмут хвосты. А ты, Вира, помни всегда о том, что ты теперь в рабочий класс вошла. Наборщик газеты — это самая почетная профессия. Подумай, сколько мозолистых рук будут держать газету, набранную тобой и твоими товарищами по работе. А мы, коллектив редакции, защитим тебя от любых бед. Помогать станем, словно многодетной матери.

— У меня и правда, как у детной матери, вся забота сейчас — ребятишек вырастить, — сказала Вирка, снова воспрянув духом.

— Вырастем, раз тятенька нам мешать не станет, — пообещала Нюшка. — Испужался он Советской-то власти. Небо-ось заюлил!

Александр Коростелев посмотрел на заплаканную девочку, и его глаза тоже вдруг увлажнились слезами.

Часть вторая

Караван-Сарай — гордость оренбуржцев — стал теперь центром заседательской суетни.

В большом зале, на втором этаже левого крыла, и в комнатах, расположенных вдоль коридора, проходящего через все здание, круглосуточно проводились заседания комитетов разных партий и Советов. На совместных собраниях нередко вспыхивали перебранки, а страсти с каждым днем разгорались сильнее.

— Горлом берут краснобаи! Скопом наваливаются, — сказал Александру Коростелеву Кичигин, наблюдая за тем, как, оживленно разговаривая, выходили заседавшие. Он, Коростелев и Мария Стрельникова стояли во дворе у распахнутых дверей, ждали запропастившегося в толчее Георгия.

— Просто в тупик становишься, когда слушаешь этих ораторов! Неужели они не сознают, что сами помогают врагам революции? — нервно потеребливая концы пояса, обвившего ее тонкий стан, говорила Мария Стрельникова.

— Отлично сознают, но продолжают носить маску друзей народа, — ответил Коростелев. — Барановский утверждает, что только эсеры могут повести рабочий класс к социализму… Но он размахивает красным флажком для виду. Заладил одно: «Солдаты — в окопы, рабочие — к станкам», будто не знает, что рабочим есть нечего! И меньшевики туда же.

Александр был удивительно спокоен на этот раз, несмотря на явное превосходство противников. Его воодушевляло то, что в ЦК партии, где он познакомился с Яковом Свердловым, ему посоветовали как можно скорее порвать с меньшевиками, еще усилив борьбу с ними в Советах.

Теперь число оренбургских большевиков увеличилось во много раз и значение их в политической жизни губернии очень возросло.

Десятого сентября они постановили ликвидировать объединенную организацию, войти в состав единой партии и считать своим руководящим органом ЦК РСДРП(б). Был создан городской комитет, председателем избрали Александра Коростелева.

— И все-таки Барановский и Семенов-Булкин не чувствуют себя побежденными, — напомнила Стрельникова, невольно раздражаясь от самодовольного, как ей казалось, спокойствия Александра.

Она сердилась на него, с трудом скрывая свои чувства. Если бы она совсем не нравилась ему, тогда другой вопрос. Но, как чуткая и страстная натура, Мария давно заметила, что он неравнодушен к ней. Об этом говорили при встречах вспыхивавший румянец на его щеках, ласковый блеск в глазах. Но, словно досадуя на себя, он сразу становился чопорно-холодным, что удивительно шло к его безукоризненно начищенному, наглаженному костюму и белоснежным рубашкам, но совершенно не вязалось с порывистой быстротой стройного, сильного, большого тела.

«Что ты за человек!» — мысленно корила его Мария, с невольной отрадой отмечая, что к другим девчатам, если они оказывали ему внимание, он относился с еще большей сдержанностью.

Поддетый ее колким, справедливым замечанием, Александр Коростелев угрюмо нахохлился, а она, почувствовав, как сильно задела его, вдруг развеселилась от мысли, что он целиком предан только делу партии и ничто другое не стоит между ними.

Выступление его было, как всегда, умно и логично, но ему не хватало той непринужденно-виртуозной красоты речи, которой в совершенстве владели противники большевиков, покорявшие краснобайством политически неразвитую и обывательски настроенную массу слушателей.

— Беда в том, что многие приходят сюда не от потребности разобраться в идейных течениях, а будто в театр, — сказал он с досадой.

— Кроме того, Барановский и Семенов-Булкин умеют льстить аудитории, а себя возвышают, напоминая о своих революционных заслугах, — добавил Кичигин.

— Без спекуляции они не могут? — Александр язвительно усмехнулся, нетерпеливым взглядом ища в людском потоке Георгия. — Игра на низменных чувствах, как и умение лавировать, у них на первом плане.

— Вот и я! — возвестил запыхавшийся Георгий, подойдя совсем с другой стороны. — Это телеграмма от Кобозева. Он сообщает, что в Оренбург приедет работать Самуил Цвиллинг. Договоренность уже есть. Он избран делегатом от Челябинской организации на нашу губернскую партийную конференцию, а потом останется у нас.

— Совсем? — спросила Мария, глядя на Александра, но он уткнулся в телеграфный бланк, а затем, подхватив под локоть Кичигина и даже не оглянувшись, что-то наговаривая товарищу, зашагал со двора.

Георгий тоже поспешил за ними, совсем забыв о ней, как будто она посторонний делу человек.

Ну и пусть. Сейчас не до тонкостей и личных переживаний! Гораздо важнее наладить издание новой большевистской газеты вместо «Зари», захваченной меньшевиками. Хорошо, что Самуил Цвиллинг, владеющий пером и даром оратора, тоже будет сотрудничать в ней. Название уже придумали: «Пролетарий». Редактором назначен Александр Коростелев.

Стрельникова знала, что рабочие сразу приступили к сбору денег для выпуска своей газеты, и видела, как довольны они были размежеванием с меньшевиками.

Задумавшись, она стояла посреди двора, возле мечети, похожая на красивую узбечку, только что сбросившую чадру, и самые противоречивые чувства одолевали ее.

«Ну что я гоняюсь за Коростелевым? Он даже не просто сухарь, а партийный буквоед, ничего не смыслящий ни в искусстве, ни в истории культуры! Неглубокий, скучный человек, отсюда и его отношение к женщине».