Запечатанное письмо - Эмма Донохью

Хелен улыбнулась.

— Я готов опустить этот момент, если он воспринимается как оскорбление, и продолжать допрос, — согласился Хокинс. — Хотя, должен признаться, даже не знаю, с чего начать после столь невероятных показаний этой безупречной леди.

Эмили Уотсон приняла вид оскорбленной невинности.

— Взять хотя бы один пример. Этот переулок за вашим домом на Мальте, мадам… там находятся какие-либо дома? — спросил Хокинс.

— Да.

— И там все время бывают прохожие?

— Этого я не знаю.

— У меня вызывает недоумение, как могли два человека совершить вышеупомянутый акт в восемь часов вечера в этом переулке, чтобы им никто не помешал?

Легкое пожатие плечами.

— Я повторила слово в слово то, что сказала мне моя подруга — бывшая подруга.

Хокинс обернулся к присяжным.

— К сожалению, джентльмены, моя клиентка лишена права заявить, что заявление миссис Уотсон является чистой ложью. — Он возвысил голос. — Эта безупречная леди поведала нам о диалоге, который происходил наедине между ней и ответчицей — о так называемом признании, — прекрасно зная, что ответчице не дано права выступать в суде.

Судья Уайлд кивнул и громко прокашлялся.

— И это лишь одно из отрицательных последствий параграфа английского закона, запрещающего разводящимся сторонам давать показания, — параграфа, который я надеюсь однажды увидеть аннулированным.

— Мы все на это надеемся, милорд, — с широкой улыбкой произнес Хокинс. Затем заглянул в свои записи, и лицо его снова приобрело суровое выражение. — Вы утверждаете, что в начале 1862 года «ваше сердце отвернулось» от ответчицы, поскольку к тому времени вы полагали, что ее связь с лейтенантом Милдмеем продолжается. Однако я располагаю письмом, датированным 15 июня, то есть спустя полгода после предполагаемого признания ответчицы. Это ваш почерк?

Она неловко водрузила на нос очки и всмотрелась в строчки.

— Полагаю, мой.

— В таком случае я зачитаю суду отрывок из него:

«Моя дорогая Хелен!

Сожалею, что вызвала твое неудовольствие тем, что позавчера ушла, не дождавшись, когда ты ко мне спустишься. Поскольку обычно мне позволяется заходить в твою комнату в любое время дня, то, что ты занята туалетом, показалось мне недостаточно веской причиной отказа повидаться со мной. Но довольно об этом; жизнь слишком коротка, чтобы тратить ее на пустые ссоры; а настоящие друзья встречаются слишком редко, чтобы ими разбрасываться. Пусть это будет лишь апрельским дождиком, и пусть снова воссияет солнце.

Всегда преданная и любящая,

Свидетельница облизнула пересохшие губы.

— Согласитесь, это письмо доказывает, что между вами сохраняются самые сердечные отношения?

Ее глазки забегали от судьи к присяжным.

— Внешняя форма этой дружбы осталась, — бормотала она, — хотя внутри уже все умерло.

— Поразительное лицемерие!

— Мне не хотелось огорчать адмирала открытым разрывом…

Хокинс пристально смотрел на нее.

— Здравый смысл поможет джентльменам из жюри рассудить: либо вы лжете в этом письме, уверяя ответчицу в своей любви, либо лжете сейчас, то есть на самом деле этого разрыва не было, потому что в 1862 году вы не считали женщину, к которой обращались с этим письмом, виновной в супружеской измене, поскольку того признания, которое вы ей приписываете, попросту не было!

— Нет-нет! — Миссис Уотсон схватила стакан и, давясь, отпила.

Хокинс хищно склонился к ней.

— Еще мне хотелось бы знать, как вы можете с такой точностью помнить день предполагаемого признания?

— Я записала его в своем дневнике.

От изумления его тонкие брови взлетели вверх.

— С какой целью, позволю себе спросить?

— Так… Я не знаю… Был какой-то импульс…

— То есть на самом деле у вас был импульс, план, намерение однажды расстроить брак вашей дорогой Хелен?

Боувил вскочил:

— Милорд, я категорически возражаю против…

— Я согласен выразить это иначе, — уступил Хокинс. — Миссис Уотсон, предвидели ли вы, что однажды будете давать показания против нее во время бракоразводного процесса?

— Нет!

— Во время бракоразводного процесса, главной и первоначальной причиной которого являетесь вы сами! Когда в прошлом месяце истец пришел к вам, — гремел Хокинс, не давая ей вставить слово, — вы, жена священника, сразу стали оправдывать его ревнивые предположения! Вы даже не попытались, как подобает благочестивой христианке, успокоить его тревогу и помочь сохранить семью, а немедленно наняли сыщика для слежки за его женой. Ничего не скажешь, вы действовали очень ловко и быстро!

— Адмирал находился в крайне расстроенных чувствах, — возразила миссис Уотсон.

— Поэтому вы сами нашли ему адвоката для получения развода — кстати, абсолютно наперекор учению церкви вашего мужа. Вы подталкивали его бросить леди, которой всегда завидовали из-за ее красоты и привлекательности, из-за прекрасных детей и высокого положения в обществе на Мальте. Леди, которой вы втайне поклялись отомстить еще с того момента, когда она пожаловалась, что вы заигрываете с ее мужем.

— Но, право… — приподнялся Боувил.

Но Хокинс уже обращался к присяжным:

— Джентльмены, вам предстоит решить, имеется ли хоть крупица правды во всем этом лживом вздоре. Можно ли верить этой фальшивой подруге, на деле оказавшейся врагом, когда она рассказывает о своем разговоре с глазу на глаз с ответчицей, которой, как знает миссис Уотсон, не позволено защищаться. Не исказила ли миссис Уотсон свой разговор с ответчицей о безответной страсти лейтенанта Милдмея? Не напоминает ли вам выдумка об испачканном платье и о признании, неожиданно для нас прозвучавшем сегодня, эффектный трюк фокусника, который поражает зрителей, извлекая из своей шляпы кролика?

Как ни странно, но Хелен наслаждалась его речью.

— Мне нехорошо, — стонала миссис Уотсон. — Могу я попросить перерыв на отдых?

— Гм… Вы не проявляли и признаков усталости, когда отвечали на вопросы моего ученого друга, — заметил Хокинс. — Но у меня остался всего один вопрос.

— Вы согласны ответить на него? — спросил ее судья Уайлд.

— Если я обязана…

— Двадцать пятого сентября этого года, в день, когда адмирал покинул свою жену и свой дом, не вы ли приняли его дочерей в свой дом?

— Он был так великодушен, что предоставил их моим заботам, — слабым голосом ответила миссис Уотсон. — То есть моим и моего мужа.

— А позволялось ли этим девочкам, находящимся в ранимом возрасте одиннадцати и двенадцати лет, встречаться, переписываться или хотя бы мельком увидеть их мать с того самого дня?

— Нет.

Она спустилась с помоста, будто сразу состарившись на десять лет.

Существует ли защита от яда этой лгуньи, размышляла Хелен. Хокинс великолепно провел допрос, но история о так называемом признании словно висела в душном воздухе судебного зала. Хелен понимала: по странной прихоти судьбы она может проиграть не из-за того, что было на самом деле, а из-за этой лжи.

Внезапно она почувствовала себя невероятно уставшей. Она едва прислушивалась к Боувилу, который продолжал свой рассказ: отъезд Уотсонов, перенос страсти ответчицы с Милдмея на Андерсона; затем, летом 1864 года, адмирал Кодрингтон получает приказ вернуться в Англию, и полковник Андерсон по случайному совпадению в это же время просит предоставить ему отпуск для поездки домой. Она пришла в себя, только когда услышала замечание Боувила:

— Ее старая подруга мисс Фейтфул, как мы докажем, помогала и содействовала этой постыдной связи.

«Фидо, Фидо, — горько подумала Хелен, — будь ты хоть на краю света, тебе все равно не избегнуть своей доли презрения!»

Боувил поднял для обозрения томик, в котором Хелен узнала свой дневник в кожаном переплете.

Хокинс встал, чтобы заявить протест:

— Этот предмет был изъят в отсутствие ответчицы и против ее воли.

— Следует ли мне напомнить моему уважаемому коллеге, что в день бракосочетания ответчица отказалась от правовой идентичности, в том числе от права на собственность?

Он поджал губы.

— Женам всегда разрешалось иметь некоторые личные вещи, не имеющие денежной ценности.

— Милорд, — взывал Боувил, — эта книга была найдена в письменном столе вишневого дерева, который в качестве предмета домашней обстановки может рассматриваться как движимое имущество истца.

Судья Уайлд кивнул. «Просто ему интересно узнать, что там написано», — поняла Хелен. Все эти почтенные мужи ничем не лучше любопытных мальчишек, что толпятся у входа в бродячий цирк!

Боувил зачитал короткие записи, сопровождая их мрачной мимикой:

— «Сцена с Г., наложил запрет на мои выходы из дома», «Г.» может быть только истец, адмирал Генри Кодрингтон, — заметил он. — «В. П.». Здесь, по-видимому, подразумевается издательство «Виктория-пресс», место работы мисс Фейтфул на Грейт-Корэм-стрит. «На Т. С., там Анд., плохо». Что, безусловно, означает: «Визит в дом мисс Фейтфул на Тэвитон-стрит — там полковник Андерсон — и встреча прошла плохо».