Больше чем люди (More Than Human) - Теодор Старджон

— Hoc как свекла. Я такое видел.

— Как переваренная раздувшаяся свекла, — поправила Джейни. — Больше никакой работы.

— И никакой девушки, — предположил он. Джейни улыбнулась и сказала:

— Она осталась с ним. Сейчас у них свой небольшой бизнес. Торгуют керамикой. Парень остается в тени.

У Гипа появилась догадка, каково происхождение этого бизнеса.

— Джейни, поверю тебе на слово. Таких случаев несколько. Но… почему я? Почему ты все это проделала ради меня?

— По двум причинам. Во-первых, я видела, что он сделал с тобой в городе, заставил наброситься на отражение в стекле. Ты думал, что это он. С меня хватило насилия, больше я его не хотела видеть. Во-вторых, ну… это ведь был ты.

— Не понимаю.

— Слушай, — сказала она со страстью, — мы не собрание выродков. Мы гомогештальт, понимаешь? Мы единый организм, новый тип человека. Мы не были изобретены. Мы появились в процессе эволюции. Мы следующая ступень. Мы одни, больше таких нет. Мы живем в другом мире, ваша система морали и этические правила к нам неприменимы. Мы живем на пустынном острове в окружении стада коз.

— Я козел.

— Да, да, ты козел, понятно? Мы родились на этом острове, и никто не учил нас, не говорил, как вести себя. Мы можем научиться у коз, узнать, что делает козу хорошей козой. Но это никогда не изменит того факта, что мы-то не козы! К нам нельзя прикладывать тот же набор правил, что к обычному человеку; мы просто другие!

Он хотел заговорить, но она знаком велела ему замолчать.

— Послушай, приходилось тебе когда-нибудь видеть в музее скелеты лошадей, начиная с маленького эофиппуса и после всей последовательности в девятнадцать-двадцать скелетов кончая першероном? Между первым и девятнадцатым номерами огромная разница. Но какая разница между номером пятнадцать и шестнадцать? Почти никакой! — Она замолчала, тяжело дыша.

— Я тебя слышу. Но какое это имеет отношение…

— К тебе? Разве ты не понимаешь? Гомогештальт — это нечто новое, особое, превосходящее. Но части — руки, кишки, банки памяти, точно как кости в тех скелетах, — они те же, что на ступеньку ниже, или чуть другие. Это я, я Джейни. Я видела, как он раздавил тебя; ты был как раздавленный кролик, ты стал грязным, постарел. Но я тебя узнала. Узнала и увидела, каким ты был семь лет назад, когда выходил во двор со своим детектором, и солнце освещало твои волосы. Ты был большой, могучий, уверенный, ты шел как большой лоснящийся жеребец. В тебе было то, что входит в окраску бойцового петуха, что заставляет дрожать лес, когда лось бросает свой вызов. Ты был сверкающими доспехами, и развевающимся вымпелом, и моим женским шарфом у тебя на перевязи, ты был, ты был… Мне было семнадцать лет, черт возьми, Барроус, семнадцать, и я была полна весной и снами, которые меня пугали.

Глубоко потрясенный, он прошептал:

— Джейни… Джейни…

— Убирайся! — выкрикнула она. — Совсем не то, что ты подумал. Не любовь с первого взгляда. Это детское понимание: любовь — совсем другое. Ее недостаточно, чтобы заставить тебя плыть, переплетаться, сливаться, отделяться и становиться гораздо сильнее, чем вначале. Я говорю не о любви, я говорю о семнадцати годах и о чувстве… — Она закрыла лицо. Он ждал. Наконец она опустила руки. Глаза ее оставались закрытыми, она сидела неподвижно, — Я говорю о человеческом, — закончила она.

Потом деловито добавила:

— Вот почему я помогла тебе, а не кому-то другому.

Он встал и вышел в свежее утро, уже яркое, новое, как страх пугающего сна молодой девушки. Снова вспомнил, какая паника ее охватила, когда он впервые рассказал о появлении Бонни. Теперь он понимал, что она должна была почувствовать: он, слепо», немой, безоружный, невежественный, опять оказался под безжалостной ступней.

Он вспомнил день, когда вышел из лаборатории, поискал себе раба. Высокомерный, самоуверенный, поверхностный, ищущий самого тупого солдата.

Он думал о себе, каким был в тот день. Не о том, что случилось с Джерри, потому что теперь это ясно. Можно лечить, но нельзя изменить. И чем больше он думал о себе, тем больше его охватывало чувство унижения.

Он едва не наткнулся на Джейни. Она сидела, глядя на сложенные па коленях руки, и он подумал, что ее руки тоже должны быть полны тайн, и боли, и волшебства.

Он склонился к ней.

— Джейни, — сказал он хрипло, — ты знаешь, что произошло в тот день, когда ты меня увидела. Я не хочу осквернить твое ощущение семнадцати лет… Просто хочу рассказать о себе, о том, что было… ну, о том, что было не таким, как ты думаешь. — Он перевел дыхание. — Мне легче это вспомнить, потому что для тебя прошло семь лет, а я словно уснул и во сне видел, как ищу полоумного. Теперь я проснулся, и сон ушел, и я все хорошо помню…

Джейни, у меня в детстве были проблемы. Я понял, что совершенно бесполезен, а то, чего я хочу, бесполезно по определению. Я не сомневался в этом, пока не вырвался и не понял, что в моем новом мире другая система ценностей, чем в старом, и что в этом новом мире я тоже обладаю ценностью. Я нужен, я един с другими.

— И тогда я поступил в авиацию и перестал быть в мечтах знаменитым футболистом или председателем дискуссионного клуба. Я превратился в рыбу с высохшими жабрами, и амблистомы едва не доконали меня. Я тогда едва не умер, Джейни.

— Да, я в одиночку отыскал это размагничивающее поле. Но я хочу, чтобы ты знала, что когда я в тот день вышел из лаборатории, я не был петухом, самцом-лосем и всем прочим, как ты воображала. Я собирался сделать открытие и отдать его человечеству, но не ради человечества, но чтобы… — он с трудом глотнул… — чтобы меня пригласили играть на пианино в офицерском клубе, чтобы меня хлопали по спине., и… и смотрели на меня, когда я вхожу. Вот все, чего я хотел. Н когда понял, что это не просто ослабление магнитного поля (одно это сделало бы меня знаменитым), а антигравитация (а это изменило бы облик Земли), я подумал только, что теперь сам президент пригласит меня поиграть на пианино, а по спине меня будут хлопать генералы. Хотел я прежнего.

Он присел на корточки, и они долго молчали. Наконец Джейни сказала:

— А теперь чего ты хочешь?

— Больше ничего такого, — прошептал он. Взял ее руки в свои. — Больше не хочу. Хочу другого. — Неожиданно он рассмеялся. — И знаешь что, Джейни. Я сам не знаю, чего хочу!

Она сжала его руки и выпустила их.

— Может, узнаешь. Гип, нам пора идти.

— Хорошо. Куда?

Она стояла рядом с ним, высокая.

— Домой. Ко мне домой.

— И в дом Томпсона? Она кивнула.

— Зачем, Джейни?

— Он должен понять кое-что, чему не способен научить компьютер. Должен научиться стыдиться.