Мистерия - Вероника Мелан

— Я жил так, как хотел: наслаждался, издевался, вечно нажимал на самое больное, чтобы посмотреть на реакцию, и задавался вопросом о собственной сущности — чувствовал, что я не такой. Не то, чтобы я тяготился собственным поведением — им тяготились другие, — но никак не мог взять в толк, почему кому-то удается быть «хорошим», а мне все никак. Морали и нравоучения, которые мне постоянно читали взрослые, заставляли меня лишь скалиться в ответ и бросать обидчикам в лицо самые болезненные фразы, а колоть, как вы уже поняли, я умел. Много позже я понял, что то был не я — то был демон, та его часть, что росла у меня внутри, в то время как человеческая составляющая меня постоянно страдала от одиночества. Я не мог ни нормально общаться, ни играть, ни просто взаимодействовать с одногодками. Я был злым, агрессивным и совершенно неподдающимся воспитанию.

— И мать, наверное, это злило?

— Не то слово. К десяти годам она отреклась от меня.

— Что?!

Они остановились одновременно — даже Дэйн, и теперь все смотрели на ухмыляющегося сквозь болезненную маску друга с сочувствием.

— Эй, не надо так. Ну, не совсем счастливое детство, не повезло, но могло быть и хуже. Я, к слову говоря, тоже в долгу не остался — проклял ее, уходя. Обрек на долгую и мучительную болезнь, так что, гордиться мне нечем. Каким она меня называла, таким я и стал. Просто я не понимал тогда, «почему» все так происходит, а теперь понял, давно уже понял. — В черных глазах стыла боль — такая же застаревшая, как тина на поверхности гнилого пруда. Повисла пауза, в течение которой вдруг стало понятно, как тяжело и как долго Регносцирос носит на сердце прохудившуюся от времени рубашку печали. — Только легче мне не стало. Все вышло, как вышло. В этой истории нет правых и виноватых — есть просто стороны, суждения, выводы и мнения.

«Надеюсь, она болела не так долго, как мне тогда по ошибке хотелось, — читалось по его лицу, — надеюсь, она давным-давно умерла и избавилась тем самым от бремени, от ребенка-выродка и от жажды быть непомерно богатой — вечно довлеющего над ней проклятья. Но я не могу знать наверняка, я не знаю».

— Это ведь не конец истории? — Тихо спросил Аарон.

Баал раздраженно фыркнул и отвернулся. Долго молчал, прежде чем ответить.

— Нет, не конец. Но, боюсь, если услышите продолжение, вы осудите меня окончательно.

— А мы тебя не судим. — Мягко и невесело улыбнулся Стив. — Судит Бог или кто там есть на небе. И еще иногда Дрейк.

— Дрейк судит часто… — Невпопад поддакнул Дэйн.

— А мы хотим услышать окончание истории. — Уверенно кивнул стратег. — И поэтому, будь добр, расскажи ее нам.

Регносцирос продолжал молчать. Сложно — они видели — ему было сложно говорить, но каждый чувствовал, что присосавшаяся к его душе история-пиявка, уже высунувшая наружу любопытный нос, теперь должна обнажить и тело, и хвост — вывалиться наружу, шлепнуться на землю и начать корчиться от того, что ее отодрали от кормушки — свежей боли и крови.

— Расскажи, мы настаиваем. — Вторил Канну Дэйн. — Все, что ты скажешь, навсегда останется между нами четверыми, но тем самым оно и разделится на четверых. Станет легче.

— Да не станет легче! — Неожиданно взревел Баал. — Не станет! Я опоздал, слишком много уже совершил — поздно каяться.

Его злой и обреченный рык на миг сотряс тишину Коридора, а после исчез — запутался в тумане.

— Я всего лишь хотел объяснить, почему у меня есть крылья, и только.

— А объяснил уже куда больше, поверь нам. — Взгляд Стива сделался мягким, как подушечный синтепон. Этот специальный профессиональный взгляд, как Дэйн уже знал, всегда появлялся, когда док беседовал с пациентами, и всегда срабатывал безотказно — невидимой рукой гладил по голове, заставлял расслабляться, почувствовать, что о тебе заботятся. Сработал он и теперь. — Твой рассказ — это ценный подарок, и мы знаем это. Не лишай нас концовки.

Долгие секунды сомнений; тяжелое дыхание и исходящая от Баала горечь, едкое от самого себя разочарование и написанная на лице фраза «Не стоило мне начинать, не стоило. Но я уже начал». И прозвучавший в конце концов ответ:

— То, что вы услышите, может вам не понравиться.

— А ты не суди за нас. — Пожал плечами Дэйн. — Мы все не безгрешные, знаешь ли.

— Это точно. — Поддакнул Канн. — Но знать — всегда лучше, чем не знать.

— Не всегда. — Упрямствовал Баал.

— Всегда. — С нерушимым спокойствием отреагировал стратег и, чтобы усилить вес своих слов, вдовесок кивнул.

— Хорошо. — Регносцирос, наконец, сдался. — Только давайте продолжим после привала. Пара часов сна никому из нас не повредит, согласны?

Согласны. Что еще они могли ответить? От длительной прогулки у всех гудели ноги, от постоянного напряжения — головы.

— Да. Привал. — Согласился Канн. — Прямо здесь или поищем место получше?

— Давайте поищем. — Ядовито крякнул снайпер. — Может, найдем живописный обрыв, звенящий водопад и подушку из травы, над которой умиротворяюще щебечут птицы. Я — за.

— Значит, здесь. — Со вздохом подытожил стратег, и тяжелые рюкзаки упали на землю.

Финляндия.

Ночь шепталась шелестом травы, шорохом трущихся друг о друга дугообразных, иногда вытянутых в стороны на метр, а то и более, резных листов папоротника, хлюпала под ногами сырым мхом, подмигивала сквозь далекие кроны тянущихся в небо сосен мириадами незнакомых созвездий. Пахло прелой хвоей, мокрым лишаем, грибами и, вероятно, еще чем-то незнакомым, потому что Арви постоянно застывал и принюхивался: то прижимал уши к голове, то навострял их, словно антенны, то резко поворачивал голову и подолгу смотрел в темные заросли, где постоянно что-то шевелилось, пищало, издавало шорохи — жило привычной, но совершенно не знакомой ему ночной жизнью.

— Кого, интересно, он чует? — Тихо спросила Марика, и луч ее фонаря на мгновенье пересек второй — скрестился с ним, будто шпага, и ушел в сторону.

— Грызунов, я думаю. — Отозвался шагающий рядом Майкл. — Я уже заметил, что здесь растет много незнакомых растений. Грибы, ягоды, мох. Кажется, сотни его видов.

— А с виду этот мир очень похожий на наш.

— Похож. Но при свете дня ты заметишь разницу.

Они, как это бывало на Магии, решили прогуляться перед сном — побродить по окрестностям, подышать свежим воздухом, познакомиться с местом. В доме, где находилось много людей, пусть даже часть из них занималась делами в своих комнатах, им было тесно, непривычно. А прогулка умиротворяла.

— А дикие животные здесь есть? — Она волновалась за Арви. Пусть вокруг щит, который не допустит хищников внутрь, но сервал постоянно оглядывался, принюхивался, напряженно замирал — в общем, вел себя не так, как обычно, и Марика, не в силах успокоиться, не менее напряженно наблюдала за ним.