Повести и рассказы - Семён Самсонов

Серёжа припал на колени к холмику могилы и вдруг неожиданно для себя громко зарыдал. Он сам не знал, почему именно сейчас он плачет больше, чем в день похорон матери, но, наверное, потому, что сейчас он один, совсем один, а вокруг только снег, безмолвные сосны да мёрзлый холмик, под которым лежит мать. Мама ласковая, добрая, любимая! Сердце Серёжи сжалось, защемило в груди, горло перехватила спазма, и он припал щекой к холодному дереву надгробья.

Он не просил счастья, как советовал дед, а с мучительной ясностью вновь переживал минуты, проведённые около матери в последний час её жизни. Прикасаясь своей невесомой, бессильной рукой к руке сына, мама говорила:

— Я умру, Серёженька, умру… А так мне хотелось пожить, дождаться отца да тебя вырастить. Ох, как мне тяжко, Серёженька, об этом думать…

Потом мать помолчала и тихо, ласково добавила:

— Серёженька, посмотри мне в глаза, посмотри, сыночек, мне так хочется верить, что ты будешь, как твой отец: честным, добрым, настоящим тружеником. Тогда будет легче жить, люди не обидят тебя и сам ты найдёшь правильную дорогу в жизни… обещаешь?

— Обещаю, мама, — с трудом сказал Серёжа и заплакал. Мать тоже заплакала, но беззвучно. Только лицо её переменилось, поблёкло ещё больше, а из глубоко запавших глаз выкатились слёзы, спадая на белую наволочку подушки, совсем вот так, как сейчас слёзы Серёжи падают на белый снег могилы.

Серёжа не слышал, как подошёл дед. Он положил ему на плечо руку, хорошо, по-отцовски сказал:

— Хватит, Сергунька, плакать. Поплакал и довольно, пойдём…

Когда за холмами скрылись и деревня, и кладбище, Серёжа успокоился немного. Ему захотелось думать о другом, о том, как он теперь будет жить, учиться, ждать отца. Но мысли почему-то переносили его всё к прошлому. Может быть, потому, что прошлое было хорошим, радостным, счастливым.

Вспомнился Серёже Артек. Его посылали туда и как отличника учёбы, и как самого хорошего в районе баяниста. «Из-за баяна-то не видать, а музыкант настоящий», — говорили в колхозе и школе… Артек оставил у Серёжи много незабываемых воспоминаний. Но особенно он запомнил дружбу с мальчиком-чехом. Тот смешно говорил по-русски, коверкал слова, часто переспрашивал, когда не понимал какого-нибудь слова. Писал хорошо, а говорил по-смешному… «Где-то теперь Ян Шпачек?» — закутанный в тулуп, засыпая, думал Серёжа. Он, конечно, не знает, что у Серёжи не стало матери. А Серёже так хотелось пригласить Яна к себе, чтобы он узнал, какая у него добрая, ласковая мать. Серёже особенно хотелось это сделать после того, как он узнал, что мать Яна посадили в тюрьму фашисты. Серёжа знал, что фашисты оккупировали Чехословакию, а Ян всё-таки уехал на родину. Может, решил освободить мать. Доведись до него, он бы тоже жизни не пожалел, а маму свою выручил.

…В городе Серёжу встретили хорошо. Только тётя, мама Володи, почему-то всплакнула, когда Серёжа снял с себя полушубок и она увидела его худенького, с заросшей головой, в залатанной рубашке.

Зато Володя встретил шумно, весело. Он сразу же начал говорить о школе, подарил цветные карандаши, ходил с Серёжей в парикмахерскую и даже заплатил за него, хотя у Серёжи были свои деньги. И Дружка Володя сразу полюбил. Когда Серёжа высказал опасение насчёт того, как прокормить собаку, Володя солидно заверил:

— Коллективно прокормим. Даю честное пионерское.

Кажется, всё шло хорошо до прихода в школу. А вот теперь Серёже стало грустно от того, что не успел он перешагнуть порог школы, как сразу чернильницу разбили, сумку испачкали и Володя на него обиделся. А всё из-за этого вихрастого мальчишки.

За весь день Серёжу ни разу не спросили на уроках, и мальчик втайне порадовался этому. Всё-таки он почти на две недели отстал, да ещё чувствовал себя неловко от случившегося утром, а кроме того, как ему показалось, вообще ученики городской школы ушли далеко вперёд и он вряд ли их быстро догонит.

На улице, когда Володя и Серёжа вышли из школы, к ним подошёл Ваня Спицын. Руки и кончик носа у него были в чернилах. Из-под шапки, чуть державшейся на макушке, торчала белая, как лён, чёлка волос, полы пальто расстёгнуты, и вообще у него был законченный вид мальчишки-забияки.

— Спи́кала твоя чернильница, — задиристо начал Ваня.

— Свою отдашь, — повторил Серёжа, но ещё более решительно и смело, чем утром.

— Мы, Серёжа, из одной будем писать, — примиряюще произнёс Володя.

— Кляксить, а не писать, — насмешливо фыркнул Ваня.

— То-то и видать, что ты сплошная клякса. Носом пишешь. — При этих словах Серёжа указательным пальцем притронулся к кончику носа Вани.

Это уж было чересчур обидно для Спицына, который до сих пор слыл героем среди ребят. А главное, все засмеялись, точно только теперь увидели кончик его носа, запачканный чернилами. Не успел Серёжа опомниться, как получил подножку и полетел в мягкий, пушистый снег.

Все, разумеется, понимали, что это не драка, а только проверка сил и ловкости новичка, но никто не одобрил действий Вани. Всем было немножко жаль Серёжу, но вступиться за него никто не смел. Да Серёжа и не нуждался в этом. Он быстро вскочил на ноги и, бросив сумку в снег, сказал:

— Давай, по-настоящему поборемся.

— Это ещё как «по-настоящему»?

— А вот так! — И Серёжа взял Ваню одной рукой за воротник, а другой за пальто у поясницы.

— Не тронь! — грозно предупредил Ваня.

— Боремся! — настойчиво повторил Серёжа.

— Отпусти, а то плакать будешь. Брось, говорю.

Серёжа ударил под ногу Ване и повалил его в снег почти в то же самое место, где недавно лежал сам.

— Вот и бросил, понял? — возбуждённо, но без восторга произнёс Серёжа, когда Ваня встал на ноги.

Все ребята сразу повеселели, почувствовали, что Серёжа себя в обиду не даст, а Володя восторженно добавил:

— Что я тебе говорил, Ваня!..

Сконфуженный Спицын, отряхивая снег с пальто, что-то невнятно бормотал. Ребята шумели и с удивлением смотрели на Серёжу. Он видел их добрые, сочувствующие взгляды и, одобренный словами брата, сказал, обращаясь к Ване:

— Ну, понял теперь?

Ваня не ответил.

— Чернильницу отдашь Серёже? — писклявым голоском с неожиданной храбростью спросил худенький Юра Громов.

— Я вот тебе покажу чернильницу, — ответил Ваня угрожающе, направляясь к Юре. Тот попятился.

— Не трожь его! — строго сказал Серёжа.

— А вот и трону! — повторил Ваня, но остановился.

И вдруг всем стало спокойно и приятно от того, что Серёжа не боится Вани и даже слабого Юру защитил. Только Ваня чувствовал себя неловко, сконфуженно. Но мысленно он не сдавался, думая о том, что сумеет ещё не один раз испытать силу Серёжи.

Шли вместе квартала четыре. Шли весело, смеялись, шутили.

Серёжа был рад, что у него появилось сразу столько товарищей, которые с охотой разговаривают с ним и слушают его. Особенно ему понравился Юра. Прощаясь, Громов сказал:

— Приходи, Серёжа, с Володей к нам. Он знает, где я живу. Играть в шахматы научу. Придёте?

— Посмотрим там, — снисходительно ответил Серёжа.

Ваня Спицын повернул к своему дому как-то незаметно. Когда Серёжа посмотрел ему вслед, Ваня обернулся, но сделал вид, что не замечает взгляда Серова, и начал непринуждённо пинать ком снега.

— Гордый, видать, — сказал Серёжа.

— Ну, теперь немного сбавит гордости-то.

— А он мне всё же нравится, — сказал Серёжа, и они вошли во двор своего дома.

ТАЙНА ВАНИ СПИЦЫНА

Ваня Спицын учился без заметного прилежания. Особенные нелады у него были с чистописанием. Страницы его помятой, с оборванными корочками тетради были сплошь испещрены кляксами, бесконечными поправками учителей и жирными, подчёркнутыми тройками, а иногда и двойками.

В графе «поведение» у него тоже стояли далеко нерадостные отметки. Ваня любил обижать слабых. А случалось, что «по нечаянности» и окна выбивал в школе камнем, метко пущенным из рогатки, и мелом стены пачкал. У Вани была особая страсть рисовать. На перемене он нередко пачкал школьную доску такими «портретами»: голова огромная, нос длинный, рот большой и глаза высоко на лбу… В общем смешно и уродливо. Нарисует так и напишет: такой-то ученик нашего класса. Спросят у него: «Зачем ты это делаешь?» Ответит: «Учусь смешных людей рисовать».

Однажды самого Ваню нарисовали в стенной газете очень карикатурно, с длинными руками и большой головой. Он не утерпел и украдкой исчеркал всю газету синим карандашом, но так и не сознался потом, что сделал это он.

Ваня любил читать книги про героев, про военные подвиги и сам старался быть смелым. Он был организатором военных игр, устраивал походы, сражения, строил крепости. Как-то раз, когда выпал первый снег, он из снега слепил фигуру Гитлера. Голова огромная, глаза большие, черные, сделанные из древесного угля, рот с оскаленными зубами, которые Ваня выстрогал из палочек и покрасил чёрной краской.