Петр Первый - Анри Труайя

Он был всегда довольно просто и даже неряшливо одет. Головной убор без галунов, одежда из грубого сукна, грязный жилет, чулки с заплатами и стоптанные башмаки. Иногда он надевал зеленую с красным униформу Преображенского полка. В руке у него всегда была его знаменитая дубина, мощная трость с набалдашником из слоновой кости, с помощью которой он мог заставить выполнять свои приказы. В праздничные дни, тем не менее, он одевался в красную рубаху, вышитую серебром, с большими манжетами на французский манер и маленьким шведским воротником. Он носил коричневый парик с такими же короткими волосами, как и его собственные, которые он нерегулярно стриг. Часто, когда он был раздражен, он снимал парик и клал его в карман. Или, забывая его надеть в холод, снимал парик с того, кто был с ним рядом, или с какого-нибудь лакея. Зимой он носил овечью шапку, сапоги на оленьем меху и кафтан на двойной меховой подстежке. Его утренние посетители, будь то послы или князья, видели его в очень коротком домашнем платье, которое даже не прикрывало его волосатые ноги. На голове у него был ночной колпак с зеленой ленточкой и подкладкой, которая впитывала пот со лба и висков, потому что он всегда сильно потел. Со своими собеседниками он приступал прямо к делу и задавал вопросы, так что каждый раз у посетителей складывалось впечатление, что они держат экзамен перед учителем, который знает их дела гораздо лучше их самих. Днем он их отсылал, быстро одевался, опрокидывал стакан водки, заедал его баранкой и бежал на верфь. Он добирался туда пешком, если была хорошая погода, или в маленьком красном кабриолете, запряженном одной лошадью, в плохое время года. Зимой кабриолет заменяли обыкновенные сани. Жители Санкт-Петербурга могли видеть своего царя, когда он ездил по улицам города, небрежно одетый, без свиты, как обыкновенный горожанин. Иногда он заходил в первый попавшийся дом, просил попить, съедал что-нибудь. Петр запрещал, чтобы при встрече с ним на улице люди падали на колени. Он почти никогда не ездил в карете, за исключением больших приемов. И даже в этих случаях пользовался каретой Меншикова, известной всему городу своим царским великолепием.

Вернувшись во дворец, он выпивал еще один стакан водки и работал с бумагами до того, как надо было садиться за стол. Но иногда, между чтением рапортов, он отправлялся в свою мастерскую. В течение нескольких лет он работал над паникадилом из слоновой кости на двадцать четыре свечи, которое предназначалось для одного из санкт-петербургских соборов. Ничто так не снимало напряжение царя, как ручной труд. Даже во время развлечений, которые он устраивал для своих придворных, он любил сам делать фейерверки и играть на барабане. В 1722 году, во время свадьбы одной из дочерей Ромодановского, он решил сыграть роль распорядителя, ходил с жезлом, следил за обслуживанием гостей и потребовал накрыть ему вместе со слугами. Когда людям стало душно из-за жары, он приказал принести слесарные инструменты и своими руками открыл окно, которое никогда не открывалось.

Петру достаточно было нескольких часов сна, чтобы восстановить свои силы. Глубокой ночью со стаканом в руке он спорил со своими собеседниками, которые из последних сил слушали его вопросы, приказы и советы. Царь встряхивал их взрывами хохота или неожиданной яростью. А в четыре часа утра он уже был на ногах, ходил взад-вперед по комнате в домашнем платье, ожидая первую аудиенцию.

Его легендарная простота выражалась не только в предпочтении темных маленьких комнатушек с низкими потолками, тесных и жестких кроватей, темной и крепкой мебели, но также и в отсутствии потребности в домашних слугах. Содержание двора ему стоило не больше пятидесяти тысяч рублей в год, а его личными слугами была всего лишь дюжина молодых людей, дворянского происхождения и простолюдинов, которые выполняли обязанности слуг, курьеров и секретарей. Один из них, Нартов, помогал ему вытачивать разные вещи из дерева и слоновой кости. Все его боялись и поклонялись ему. Он обращался с ними грубо и весело. Ходили слухи, что к некоторым он испытывал двусмысленную нежность. Впрочем, его демонстрации дружелюбия были так же неожиданны, как и приступы ярости. В порыве энтузиазма он мог крепко поцеловать в губы мужчину. Бергхольц описывал, как однажды царь взял двумя руками голову герцога Голштинского и, сняв с него парик, поцеловал в лоб, шею и даже «между зубами и губами». Одним из его пажей в течение некоторого времени был молодой чернокожий Абрам Петрович Ганнибал. Купленный в Константинополе послом Толстым, крещенный в одиннадцать лет, он получил в крестные отцы Петра, а в крестные матери королеву Польши и был приближен к царю, которого поразил своим умом и любезностью. Он спал в токарной мастерской государя и следовал за ним во всех походах. Петр взял на себя заботу о нем, чтобы не чувствовать себя одиноким, и не боясь испачкать руки. Когда Абраму исполнилось двадцать два года, царь отправил его совершенствовать образование в Париж. Он записался во французскую армию, получил там звание лейтенанта во время кампании 1720 года против Испании, был ранен в голову, вернулся в Париж, поступил в Инженерную школу, закончил ее в чине капитана и вернулся наконец в Россию. Там он служил в роте бомбардиров под командованием Петра. Царь оценил серьезность и преданность этого человека с темным лицом. Он умер в преклонном возрасте и был прадедом поэта Пушкина по материнской линии.

Во время своей жизни при дворе «арап Петра Великого», как писал о своем предке Пушкин, тоже познакомился с дубиной своего хозяина. Этой участи избежали только близкие царя. Часто он приглашал в свою комнату известных чиновников, на которых ему жаловались, и там, без свидетелей, бил их дубиной. Быть побитым Его Величеством не считалось немилостью. Наказание, исполненное втайне, можно было воспринимать как благосклонность. Выходя из комнаты, наказанный посетитель выпрямлялся и делал вид, что участвовал в конфиденциальных переговорах особой важности. Иногда Петр поручал одному из своих фаворитов обращение с дубиной от своего имени. «Завтра вы будете на обеде у N, – говорил он капитану Синявину, – вы спровоцируете ссору, во время которой ударите хозяина тростью в моем присутствии ровно пятьдесят раз».[75] Во время Персидской кампании он отважился ночью попасть в руку своего доверенного лица, Волынского, которого в темноте принял за другого, и, заметив наконец свою ошибку, рассмеялся и сказал: «Ничего страшного, однажды ты заслужишь то, что получил сегодня; ты должен только будешь мне напомнить, что уже заплатил».

Страсть к насилию была, очевидно, заложена во вспыльчивом характере хозяина и не противоречила его представлениям о государственном управлении в России. Однажды он заметил в руках капитана корабля книгу, которую тот попытался спрятать. Он взглянул на страницу и прочел: «Русский как треска; если его часто не бить, из него ничего хорошего не выйдет». И когда испугавшийся капитан уже мысленно представлял себя на дыбе, царь улыбнулся и сказал: «Ты читаешь полезные книги. Ты достоин повышения». В сознании царя дубина предназначалась для тех, кого он любил и кого воспитывал для их же блага. Остальные подвергались более суровому наказанию. Нередки были случаи, когда после наказания Петр приглашал человека на обед, и это было как бальзам на раны.

Его вкусы в еде были такими же простыми, как манера одеваться и пристрастие к простым жилищам. Когда он садился за стол вдвоем с Екатериной, только один слуга прислуживал им за столом. Когда к царю и царице кто-то присоединялся, шеф-повар Велтен сам выносил блюда с помощью двух человек. В дни празднеств обедали у Меншикова, у которого была позолоченная и фарфоровая посуда, много поваров и толпа слуг.

Манеры Петра за столом были совсем простыми. Он ел руками, забрызгивал свою одежду соусом, вытирал рот рукой. Оказавшись с ним за одним столом в Берлине, у наследного принца, министр Польши Мантеффель похвалил царя, который, как он сказал, превзошел себя, потому что «он не рыгал, не ковырялся в зубах, не икал, по крайней мере я этого не видел и не слышал». Петр всегда носил с собой свой столовый прибор: деревянную ложку с отделкой из слоновой кости, нож и вилку с ручкой из зеленой кости. Но этими предметами он пользовался редко. Ему гораздо проще было поглощать пищу руками. Кулинарные изыски утомляли его. Он любил рагу, кашу, щи, молочного поросенка, огурцы и соленые лимоны, лимбургский окорок, лук, который он ел сырым, закусывая черным хлебом. Никогда не ел сладкого и рыбы, эти блюда, как он считал, вредили желудку. Любитель поесть, он не меньше любил выпить. Водка, пиво, токайское вино, кагор, вина из провинции Медок – все для него годилось. «Не было ни дня, когда бы он не выпил вина», – утверждал барон Пёльниц. Любое счастливое событие – именины, празднование победы, спуск на воду корабля – служило предлогом для непрекращающегося застолья. Многие из его пиров продолжались по несколько дней и ночей. А так как он хорошо переносил алкоголь, царь требовал такой же способности от своих гостей. Когда кому-то оказывалась честь сидеть за одним столом с государем, приходилось так же часто опустошать бокал, как и он. Дипломаты приходили в ужас от этой необходимости, и не только они. Большая часть приглашенных с недоумением смотрела на группу из шести гренадеров, которые на носилках вносили в зал огромное ведро, до краев наполненное водкой. От этого напитка по всему залу распространялся сильный запах. Каждый должен был выпить столько этой жидкости, сколько укажет царь. Те же, кто хотел уклониться, наказывались штрафной дозой. Если же гости протестовали, доказывая, что уже приняли свою порцию, их заставляли дыхнуть, чтобы удостовериться, что в их дыхании чувствуется алкоголь. Не делали исключения из этого правила даже для женщин. Дочь вице-канцлера Шафирова, крещеного еврея, отказалась один раз выпить большую кружку водки. Тогда Петр закричал на нее: «Проклятое еврейское отродье, я научу тебя слушаться!» И перед всеми отвесил ей две громкие пощечины. Часовые не позволяли участникам собрания покинуть зал, пока царь не закроет банкет. Но он знал свою «меру» и никогда не принимал важных решений в состоянии опьянения.